— Приота навсегда!
— Валеманский убийца!
Эти выкрики сопровождали Махима и приотцев.
Барьерчики едва выдерживали натиск толпы, и если бы взявшиеся за руки полицейские не организовали еще одну линию ограждения, зеваки наверняка добрались бы до политиков.
— Убирайтесь!
— Исполните свой долг!
— Вам тут нечего делать, адигенские сволочи!
— Будьте мудрыми! Нам нужен мир!
Так напутствовали приехавших последними каатианцев.
Невиданное скопление людей изумило не только членов делегаций: как признался впоследствии унигартский мэр, полиция все утро пребывала в растерянности, поскольку никто не ожидал, что кардонийцы поведут себя настолько активно. Сложилось несколько факторов: выставка, которая традиционно поднимала местным градус собственной значимости; переговоры, к которым было приковано внимание ведущих государств Герметикона; и самые настоящие террористы, о которых до сих пор в Унигарте знали исключительно из газет. Карусель завертелась, заставив кардонийцев поверить, что их планета наконец-то вышла на авансцену глобального политического спектакля, и люди потащились на улицы — «влиять и выражать мнение».
И разрывались на части журналисты. Какой заголовок важнее? О чем рассказать в первую очередь, на главной полосе? Что войдет в историю? Что заметят, а от чего равнодушно отвернутся?
«Переговоры: все или ничего?», «Сумеет ли Приота обуздать Ушер?», «Кардонийские военные новинки производят фурор!», «Приходящие с неба: реформа приотской армии сделала ее одной из лучших в Герметиконе», «Мы сумеем защитить страну наших отцов! Генерал Селтих о возможном вторжении Ушера», «Очередная вылазка террористов!», «Кто бьет по свободной прессе?», «Всем известно, что смелые журналисты „Герметиконского вестника“ неоднократно обличали ушерский режим в ущемлении прав человека…»
Помпилио сложил последнюю газету — сегодня их было всего три — и вздохнул:
— Чушь.
— Зачем, в таком случае, ты их читаешь?
— Чтобы знать, как подают происходящее.
Они встретились в кафе «У Арнольда». Не специально — когда Кира Дагомаро вошла в зал, Помпилио потягивал кофе, проглядывая газеты, и галантно предложил провести время в его обществе. Девушка согласилась — воспитание есть воспитание, — но вместо ожидаемого светского трепа услышала нелицеприятный разбор утренней прессы.
Который ей быстро наскучил.
— Слышала, ты купил два «Гаттаса»?
— Отличные машины.
— Согласна.
— Уже установил их на «Амуш», — небрежно закончил адиген.
— Уже?! — удивлению Киры не было предела. — Так быстро?
— Терпеть не могу ждать.
— Всегда?
— Во всем. — Дер Даген Тур откинулся на спинку кресла и прищурился. — Но только после того, как принято решение, Кира, а оно может приниматься очень долго, поскольку требуется все тщательно обдумать и взвесить. — Глаза адигена на мгновение затуманились, словно он вспомнил что-то важное, над чем продолжал думать и что продолжал взвешивать, даже когда занимался другими делами. — Но когда решение принято — терпеть не могу ждать.
Легкое платье девушки — тонкие бретельки на открытых плечах, юбка до колен — резко контрастировало с месваром спутника — тоже достаточно легким, хорошо подходящим для жары, однако старомодным, старомодным… В мирах, мнящих себя современными, обожали посмеиваться над классическим одеянием адигенов, но — не в лицо. И в этом, если вдуматься, тоже был признак «современности» мира.
— Вчера ты вела паровинги.
Помпилио не спрашивал, но Кира все равно ответила:
— Да.
— Превосходный получился налет. Не думал, что женщина способна командовать бомбардировщиками.
— Не веришь в женщин?
— Не верю, что вам следует заниматься мужскими делами, — резковато бросил дер Даген Тур.
И удар заставил Киру раскрыться.
— Думаешь, что мне это нравится? — вырвалось у девушки.
Машинально вырвалось, необдуманно, криком души. В следующий миг Кира беззвучно обругала себя за несдержанность, покраснела от злости на себя, но услышала дружеское:
— Теперь не думаю.
И расслабилась.
«Он ведь хочет искренности, так почему бы нет? Почему не сказать лысому то, что накипело, наболело, почему не сказать ему правду?»
Девушка подперла голову кулачком, вздохнула и мечтательно улыбнулась:
— Гатов придумал сверхдальний паровинг, на котором можно облететь всю Кардонию, и ты не представляешь, как бы я хотела отправиться в это путешествие… В обыкновенное путешествие… Без бомб под крылом, без пушек и пулеметов. В путешествие. Я хороший паровингер, Помпилио, я хочу летать.
— Представляю, — тихо отозвался дер Даген Тур. — Собственно, Кира, я единственный здесь человек, который представляет, о чем ты сейчас говоришь.
— В заключение хочу выразить надежду, что наши переговоры пройдут успешно и слово «Кардония» станет синонимом мира и процветания.
Фредерик дер Саандер отложил в сторону последний лист и гордо оглядел рассевшихся за круглым столом делегатов: пять человек от Ушера, пять от Приоты и пять каатианцев. Вступительная речь молодого дипломата оказалась несколько затянутой, местами излишне пафосной, но в целом пустой. Именно такой, каким и должно было стать вступительное слово к весьма непростым переговорам, больше похожим на старинный рыцарский турнир: оружие наточено, жеребцы бьют копытами, опытные бойцы взирают друг на друга через еще поднятые забрала, но прежде чем начнется потеха, герольды бубнят собравшимся маловразумительный текст.
— Благодарю, — кивнул Фредерик вяло похлопавшим делегатам, уселся в кресло и шепотом осведомился у жены: — Как прошло?
— Ты был великолепен, — тихо ответила Лилиан, внимательно разглядывая Махима.
Молодая женщина расположилась справа от супруга, однако обошлось без нарушения протокола: еще на Каате Лилиан добилась права числиться третьим личным секретарем посланника.
— Какая часть им особенно понравилась? — Только что случилась первая «важная речь» в жизни молодого дипломата, и Фредерик жаждал говорить о ней.
— Вступление.
— Что?
— Обсудим позже.
Благодаря высоким окнам обширный зал буквально купался в лучах кардонийского солнца. Веселые «зайчики» скользили по до блеска отполированному дереву мебели, подмигивали, натыкаясь на очки и монокли, предлагали: «Давайте играть!» Но отклика в сердцах делегатов не находили.
Собравшиеся были сосредоточенны и мрачны.
Бородатые ушерцы предпочли черное: костюмы, сорочки — все было однообразно темным, копировало аскетичную одежду консула. Приотцы выбрали светлое, то ли противопоставляя себя островитянам, то ли изображая белые шахматные фигуры — слепой жребий предоставил им право открывать переговоры. И размениваться на длинные речи Махим не собирался.