Услышала и похолодела.
* * *
«Любезная моя Этна!
Извини, что не писал целых четыре дня: нас перебросили на другой участок фронта, и я совершенно замотался во всей суете, которая, как выяснилось, сопровождает передислокацию военной части. Армейский порядок? Забудь о нём, любезная Этна. В месте расположения – конечно, в бою – обязательно, при перемещении – откуда ему взяться?!
Первая проблема возникла ещё до выдвижения: мой так называемый друг Аксель Крачин посоветовал провести внезапную поверку в два часа ночи, и я, как дурак, повёлся. Теперь я знаю, что ночь перед передислокацией называется «самовольной»: солдаты разбредаются по борделям и трактирам, поскольку считают, что эта ночь по праву принадлежит им. Теперь я знаю, а тогда в ужасе разглядывал наполовину уменьшившийся строй и размышлял о причинах массового дезертирства. Аксель стоял неподалёку и в голос ржал.
Часам к шести личный состав моего алхимического поста собрался. Солдатики явились мутноглазыми, сонными до одури, зато на удивление послушными. Мы быстро собрались, выдвинулись на железнодорожную станцию, погрузились в вагоны, я немного расслабился… Как выяснилось, напрасно, потому что за четверть часа до отправки чугунщики потребовали снять с платформы третью «Азунду»: мои орлы забыли разрядить две цистерны с «Алдаром».
«За мягкость», объяснил потом фельдполковник Лепке, выписывая мне взыскание. Но это было потом.
А тогда…
Тут необходимо отметить, что народ со станции разбежался на удивление лихо. Мои ребята, в том числе экипаж «трёшки», попытались присоединиться к беглецам, но я пообещал им военно-полевой суд и таким образом восстановил некое подобие дисциплины. Затем мы нарядились в стандартную защиту: комбинезоны, респираторы, шлемы, и отправились на разрядку, дружно проклиная тупой экипаж «трёшки», трусливых чугунщиков и гений Гатова, придумавшего наше славное оружие.
Мы ругались, но нам было страшно.
Я не рассказывал, но штатным способом освободить цистерну от фоговой смеси является выстрел, поскольку «Алдар» загоняется в ёмкости под давлением, и стравливать его – себе дороже: малейшая оплошность запустит реакцию. К счастью, наш пост грузился в числе последних, провинившаяся «Азунда» оказалась за пределами станционных построек, и Лепке позволил отстреляться. Костёр в поле получился знатным, а последовавшая головомойка – долгой. Показалось, что она тянулась до самого Фадикура, небольшого городка на юго-западном берегу Аласора, который и был целью нашей поездки.
Я не должен об этом писать, но… Ты должна знать, любезная Этна: готовится решающее наступление. В Межозёрье стянуто огромное количество войск, и, хотя землеройки выстроили между Аласором и Бранисором мощную оборонительную линию, мы уверены, что прорвём её и выйдем к Линегарту. Мы должны успеть до зимы, и мы успеем.
Победа будет за нами!»
Из личной переписки фельдмайора Адама Сантеро
27-й отдельный отряд алхимической поддержки
Приота, Межозёрье, начало октября
– Не успеваем! – пробубнил номер второй.
– Заткнись!
– Но ведь не успеваем же! Я слышу двигатели!
– Сутки ареста, придурок, – прошипел разозлившийся фельдфебель.
– За что?
– За болтовню.
– Но…
– Заткнись.
И номер второй, сообразив, что перегнул палку, счёл за благо заткнуться.
– Быстрее!
– Мы стараемся.
Кажется, это ответил номер четвёртый.
Тьма вокруг, хоть глаз выколи. Глухая ночь, глухое от мрака небо, но землеройки – об этом фельдфебель знал точно – не глухие; и кажется, что издаваемые расчётом звуки разносятся далеко-далеко по глухому, но не оглохшему уголку Межозёрья. И ещё кажется, что враги приготовились, ждут, когда одинокие, затерянные во тьме солдаты приблизятся на убойную дистанцию, и тогда шарахнут из карабинов и пулемётов. Так кажется.
Тайно подбираться к вражеским укреплениям – испытание не для слабонервных. Ночная тьма, конечно, придаёт уверенности, но периодически взлетающие ракеты – слабенькие, лишь на несколько мгновений освещающие подступы к форту – нервировали ушерцев.
– Я вижу, – прошипел номер первый.
– Я тоже, – отозвался фельдфебель.
Прямо по курсу далёким айсбергом появились стены Макерского форта, едва различимые… даже не различимые, а угадывающиеся в рассеянном свете звёзд.
– Товьсь!
Что делать, расчёт знал назубок. Номер первый снял с плеча направляющую, номер второй вогнал в податливую почву ножи короткой треноги, и первый приладил к ней трубу. Третий и четвёртый тащили заряды, и когда направляющая встала как положено, третий осторожно опустил в неё первую ракету.
– Есть.
Фельдфебель достал из кармана часы с фосфоресцирующими стрелками, кивнул, прислушался, уверенно различив далёкое гудение моторов, и приказал:
– Огонь!
И в чёрное небо взлетела осветительная ракета. Не слабенькая, а мощная, дающая долгий, до пяти минут, и очень яркий свет – первый алхимический привет от Двадцать седьмого отдельного отряда. Через две секунды пальнул северный расчёт, занявший позицию в половине лиги вниз по течению Макеры, ещё через секунду – южный, расположившийся за излучиной, а потом все три расчёта ударили по второму разу, и форт оказался освещён шестью повисшими на парашютах звёздами, на свет которых торопливо рванули заждавшиеся паровинги.
Огромные бомбовозы.
Паровинги, двигатели которых разгонял спрятанный в фюзеляже кузель, в принципе не получались маленькими – вес и размеры кузеля не позволяли, – зато поднимали гораздо больше маломощных аэропланов, и одно-единственное бомбардировочное крыло могло стереть с лица земли средних размеров посёлок. А на ярко освещённый форт по очереди зашли три крыла. Ровным строем, как на учениях. Слегка пижоня, но совершенно не опасаясь огня зенитных пулемётов. Проревели, укладывая на укрепления по доброй половине запаса, аккуратно развернулись и зашли вновь, окончательно опустошая бомбовые подвески.
Два налёта – бессчётное количество взрывов и воплей; взлетающая земля, брёвна, камни… Тот, кому довелось пережить авиационный налёт, знает, что испытывает затаившийся в блиндаже солдат. Тот, кому не доводилось, никогда не поймёт, как давит вой приближающихся бомб. Как рвутся от разрывов нервы. Как стягивает в узел ощущение полной беспомощности. Люди с богатой или больной фантазией представляют форт с высоты птичьего полёта, представляют в виде гигантской мишени, в которую беспощадный стрелок посылает пули-бомбы. Все остальные с ужасом ждут. Одни молятся, другие прикладываются к фляжке, третьи напряжённо считают…
Но форт – не посёлок, он рассчитан на войну, а потому опустошённые бомбовозы оставили после себя хоть и перекопанные, но вполне боеспособные укрепления.