– Давно?
– Двести лет назад.
– Меня с утра знобило, – грустно вставил ИХ. – Наверное, последствия лирской лихорадки.
– Жаль, – протянул Помпилио.
– Спасибо, мессер.
– Я не тебе, – отмахнулся дер Даген Тур. – Жаль, что Анаэль умер так рано. Сюжет достоин кисти гения.
– Совершенно с вами согласен, мессер, – хором признали ИХ и Валентин.
– Кто из классиков жив и способен толково отобразить мою историю?
– На мой взгляд, лучше всех с работой справится Ду Эскланджело, – немедленно доложил камердинер. – Он идеально передает причудливый предутренний свет.
– Никаких сумерек! – категорически заявил Помпилио. – Зрители должны сопереживать и замирать, а не выискивать мою героическую фигуру на фоне тёмного леса. И бегающие глазки! Противостояние наших взглядов должно стать центральной осью картины.
– Поверьте, мессер: Ду Эскланджело – настоящий гений, – поддержал камердинера ИХ. – Героические фигуры с величественными взглядами – его конёк.
– Я уникален, – подозрительно скромно заметил Помпилио. – Я не могу быть коньком, за кого ты меня принимаешь?
– ИХ имел в виду, что Ду справится, – выручил Бабарского Валентин. – Маэстро немало тренировался на да́рах и прочих высокопоставленных особах и теперь готов взяться за ваш образ.
– Я чуть косноязычен после сильпильмильдерской чумки, – добавил Бабарский. – Вы ведь помните, что она поражает все подвижные органы.
– Ладно, пусть так, – поразмыслив, сдался дер Даген Тур. – Свяжешься с Эскланджело, когда вернёмся на Лингу.
– Да, мессер.
– И я передумал насчёт галереи, картину назовём «Мой расстрел» и отправим брату, пусть Антонио оценит, как я страдаю, отстаивая государственные интересы.
– Прекрасная мысль, мессер, – одобрил Теодор.
– Пусть повесит её в приёмной, чтобы министры и генералы видели, что такое настоящий патриотизм.
– Прекрасная мысль, – польстил суперкарго.
– Ну и задумывались о разном, – закончил Помпилио. – Сюжет располагает.
– А не лучше ли назвать полотно «Моя победа»? – осведомился предложить ИХ. – Пусть Эскланджело изобразит вас в момент избавления от палачей. Ну, там, дымящаяся бамбада, лицо победителя и красивая позиция.
– Не хочу быть увековеченным в окружении трупов провинциальных военных, – капризно изогнул губы Помпилио. – Художник должен передать мой гордый образ в момент наивысшей опасности. Я стою на краю гибели… И моё хладнокровие художник тоже должен передать. А военные ещё живы, с бегающими глазками. И потными ручками, в которых они держат некрасивое оружие.
– Омерзительный образ, мессер.
– Запиши обязательно.
Валентин продолжил чиркать карандашом, а дер Даген Тур покосился направо, где в густой тени вязов притаились несколько солдат. Такой же пост находился на противоположном краю пляжа и ещё три были разбросаны по территории парка. С тех пор, как Помпилио вернулся из Линегарта, виллу взяла под усиленную охрану рота лингийских егерей, число гостей было сведено к минимуму, поездки в город практически исключены. Дер Даген Тур заперся, но планету тем не менее не покидал. Выжидал, но никто не знал, чего именно.
– «Пытливый амуш» восстановлен, в скором времени мы отправимся в путешествие, но в команде снова нет алхимика, – неожиданно произнёс адиген. – ИХ, что с поисками Мерсы?
– Никаких следов, мессер. Мы объявили награду на Менсале, но там трудно искать.
– Зато легко спрятаться.
Судьба Андреаса Мерсы, Каронимо Бааламестре, а главное – гениального Павла Гатова слегка прояснилась после захвата Карлонара. Один из пленённых приотских паровингеров показал, что доставил похищенную троицу на военную базу; затем нашлись свидетели побега и отчаянного прыжка в Пустоту вслед за грузовиком Компании. Бабарский поднял связи в Омуте, и неприметные ребята вежливо расспросили членов экипажа «Быстровоза» – никто ничего не видел; Помпилио снарядил экспедицию на Менсалу, но результата она не дала. Учёные пропали.
– Какое-то время мы сможем обходиться без алхимика и должны приложить все силы, чтобы отыскать Мерсу.
– Возможно, они не вышли из Пустоты, – осторожно произнес ИХ. – Ещё никто не пытался войти в переход на паровинге.
– Гатов чокнутый, но не сумасшедший, – отрезал адиген. – У него должен был быть хотя бы один шанс из ста, и мы обязаны выяснить, использовал он его или нет.
– Да, мессер.
– К тому же речь идёт о Мерсе, нашем товарище.
– Да, мессер.
Помпилио резко поднялся, взял поданную Валентином трость, вышел из беседки и прошёлся по влажному песку, остановившись в шаге от линии прибоя. Камердинер и суперкарго замерли позади. Они понимали, что разговор не окончен, и не ошиблись.
– ИХ, мне всё ещё нужно переговорить с человеком по имени Друзе Касма, – ровно произнёс адиген.
– Я помню, мессер, я сообщу, когда он окажется в Унигарте.
– Хорошо. – Дер Даген Тур помолчал, глядя, как погибают у его ног бесконечные ряды волн, и продолжил: – Мы должны быть готовы покинуть Кардонию в любой момент. Пришло время возвращать долги.
– Я понимаю, мессер. – Бабарский кивнул, словно подтверждая самому себе, что информация принята, и поинтересовался: – Вы позволите задать вопрос? Он мучает меня вот уже несколько недель.
– Задавай.
– Я очень удивился, что Арбедалочик остался в живых. Вы говорили…
– Всё было так, как я говорил. – Помпилио прищурился, припоминая развороченную грудь галанита, кровь, удивление в затухающих глазах и второй выстрел Киры. – Видимо, Арбедалочик оказался крепким парнем, а галанитские врачи – кудесниками.
* * *
– Абедалоф…
– Кто же ещё?
Селтих смутился:
– Я хотел сказать…
– Ере, я прекрасно знаю, что вы хотели сказать, и просто пошутил. – Галанит слабо махнул рукой. – Пребывание на больничной койке нагоняет на меня тоску, которую я пытаюсь разогнать дружескими подначками. Присаживайтесь.
– Спасибо.
Арбедалочик принял командующего в кресле. Грудь всё ещё перетянута повязками, лицо всё ещё бледное, однако выглядел директор-распорядитель гораздо лучше, чем месяц назад.
– Как ваши раны? – тихо спросил Ере, присаживаясь на стул.
– Ноют, но затягиваются. Вчера мне сняли последние швы.
– Я рад.
– Вряд ли больше меня.
– Да как вам сказать…
Всё связанное с медициной и медикусами приводило Селтиха в состояние, близкое к панике. Этот кошмар преследовал Ере с детства: он прикован к койке, не может пошевелить ни рукой, ни ногой и медленно умирает, оставленный друзьями, слугами и даже жестокосердными санитарами. Он один. Он беспомощен. Он в больнице… Со временем генерал научился не покрываться потом при виде белых халатов, но всякий раз этот подвиг стоил ему огромных усилий.