– Она убийца. Преступница, – напомнил Бруно; Курт болезненно улыбнулся:
– Как сказал ее дядюшка: а мне плевать. Пока я вел это дело, Керн не раз указал на то, что от моего прошлого никуда не денешься, что оно всегда со мной; она убийца, ты сказал? Преступница? Что ж, я тоже. Я уже готов был забыть это, но уж больно старательно мне напоминали. Выходит, Бруно, мы с нею два сапога пара. Стало быть, с нею у меня гораздо больше общего, чем с Ланцем, с Керном… со всем, что меня окружало до сего дня.
– Ушам своим не верю… Болван, она ведь этого и добивалась! Для того и были все ее слезы, просьбы – для того, чтобы ты сделал то, что сделал! Она тебя попросту использовала!
– Я знаю. Бруно, меня все использовали большую часть моей жизни. Моя тетка использовала меня как прислугу. Академия использовала – как материал, чтоб слепить из меня охотничьего пса… Конгрегация использовала натасканного академией щенка по назначению.
– Что же – вот так просто бросишь все, что совсем недавно было смыслом жизни?
– А тебе не кажется, – возразил Курт уже тверже, – что в жизни есть и другой смысл? Почему, скажи мне на милость, я должен продолжать пытаться угодить тем, кто каждый день тыкает мне в морду моими ошибками, прошлыми провинностями, грехами? Сколько лет я должен за это расплачиваться? Сколько лет должен пытаться завоевать их доверие? Почему я что-то должен доказывать этим людям, почему я вообще им что-то должен? Потому что когда-то они спасли меня от петли? Так ведь не по доброте душевной. Меня просто взяли, как вещь. Выбрали – как из помета выбирают щенка, побойчей и посмышленей. И в этом – неужели и в этом тоже ты меня не понимаешь?
– Нет. – Бруно смотрел уже не растерянно – зло. – Да, я знаю, это мерзко. Уж я-то знаю. И меня тоже не спросили, хочу ли я вообще иметь отношение к Инквизиции. Нет, выбор был, однако такой, что…
– …что ничего иного, кроме как вручить себя Конгрегации, не оставалось, – докончил Курт негромко. – Верно? У тебя был выбор, у меня тоже был – отказаться от обучения и вернуться в магистратскую тюрьму с вполне понятным продолжением; по окончании учебы тоже был выбор – или работать, или в монастырь навеки… И сейчас, Бруно – у меня тоже есть выбор.
– Какой? Остаться верным долгу или предать? Ради юбки?
– Как, однако, многое зависит от слов… – невесело усмехнулся Курт. – А если сказать так: есть выбор – продолжать идти на поводке или сделать то, чего требует душа? Ради любимой женщины.
– Не повторяй моей ошибки, – почти попросил подопечный. – Я тебя знаю, ты тоже не сможешь жить с мыслью о том, что стал предателем; потом одумаешься и пожалеешь, но будет поздно…
– Пожалею о чем? О том, что не допустил ее смерти? Или о том, что думать, наконец, начал сам? Что перестал жить по приказу, действовать по приказу, мыслить, как велено – об этом я пожалею?.. – Курт тяжело поднял руку, проведя по лбу ладонью, и вздохнул. – Сегодня у камеры Ренаты Дитрих говорил о том, как мы стараемся не допустить смерти арестованных, сколько усилий к этому прилагается… А если подумать – если подумать, Бруно! – зачем? Для чего? Чтобы потом была возможность убить их самим, вот и все. Мы усердствуем, выставляя стражу, надзирая за ними круглые сутки – чтоб, не дай Бог, не вскрыли себе вены, не повесились в камере, не наглотались пауков… Знаешь, сколько разных способов придумали люди, чтобы избежать того, что им готовим мы? Это просто… просто страшно. Мы делаем все для того, чтобы не позволить им уйти из жизни – сравнительно тихо и безболезненно, если сопоставить с тем, что их ожидает. Вот о чем еще я думал сегодня, когда смотрел на мертвую Ренату. А ты об этом никогда не думал?
– Думал. Да, я об этом думал. И не раз думал о том, что эта… женщина сказала, когда вы встретились у студентов. Справедливость немилосердна. Да. Но милосердие, такое милосердие – оно несправедливо!
– «Справедливость»… – повторил Курт с расстановкой. – Скажи мне одну вещь, Бруно. Ответь – только ответь честно. А ты – смог бы отдать на смерть свою жену? Узнав о ней все то, что я узнал о Маргарет, смог бы? Вот так, просто, на костер ее, а?
Тот дрогнул губами, сжав кулак, но не ответил ни слова; отвернувшись, перевел дыхание, глядя в пол, и Курт вздохнул:
– Молчишь… Вот видишь.
Он помедлил секунду, глядя на свернутый документ в руке, и, развернувшись, зашагал к лестнице вниз.
* * *
Страж у камеры Маргарет, прочтя заверенное Керном постановление об освобождении заключенной, еще долго стоял неподвижно, вглядываясь в подпись, и, отпирая решетку, посекундно оборачивался на Курта, замершего в шаге от дверцы. Маргарет смотрела расширившимися глазами, замерев на пороге и теребя полотно своего измятого одеяния. Курт бережно взял ее за руку, выведя из камеры.
– Идем, – произнес он тихо; графиня вскинула взгляд, испуганный и непонимающий.
– Куда? Что происходит?
– Идем отсюда, – скосившись на стража, поторопил он, буквально таща Маргарет к лестнице. – Идем, я все объясню.
По лестнице они поднялись молча; Маргарет спотыкалась о ступеньки, почти повисая на его руке, и тихо потягивала носом, явно прилагая немалые силы к тому, чтобы не заплакать. Остановившись на верхней площадке, Курт развернулся к ней, молча глядя в лицо; та всхлипнула, уже не скрываясь, и потребовала – слабо и чуть слышно:
– Скажи, что происходит?
– Ты свободна, – откликнулся он, видя, как в фиалковых глазах пробудилась радость, тут же сменившаяся недоверием, почти испугом, смятением, и повторил, сжав тонкую руку: – Ты свободна. С этой минуты.
– О, Господи…
Маргарет всхлипнула снова и, вцепившись в его плечо пальцами, заплакала уже не сдерживаясь, навзрыд, задыхаясь и вздрагивая; Курт обнял ее свободной рукой, прижавшись к спутанным волосам щекой.
– Что же ты сейчас-то плачешь? – тихо улыбнулся он, гладя поблекшие золотые пряди. – Сейчас все кончилось…
– Кончилось… – пробилось сквозь плач. – Не могу поверить… мне начало казаться, что я была здесь всегда, что… Я… – Маргарет приподняла голову, глядя все еще недоверчиво, – я правда могу уйти? Прямо сейчас?
– Не совсем, – возразил Курт, и она отшатнулась; во взгляд вернулась потерянность, вернулся страх, и он улыбнулся успокаивающе, снова притянув ее к себе и обняв. – Нет, все хорошо. Сегодня ты будешь дома. Просто остались некоторые формальности. Вот этот документ, что у меня в руках, подписан Керном – это постановление о твоем освобождении из тюрьмы Друденхауса. Второй экземпляр Керн составляет сейчас, пока мы идем к его комнате. Когда он подпишет его, ты подпишешь оба; один останется здесь, в архиве, другой будет у тебя. Вот с того мгновения, как обе подписи будут на своем месте, ты и будешь считаться полностью свободной и оправданной.
– А он подпишет?.. – проронила Маргарет едва различимо, и он зло усмехнулся, потянув ее вслед за собой по коридору:
– Куда он денется… Идем. Я верну тебе твои вещи.