– Конечно, разумеется, – торопливо отступая назад, кивнул ювелир, нашаривая дверь за спиною. – Если вдруг… гм… то конечно… Так я могу идти?
– Через минуту, – повторил Курт, и тот замер снова. – Сначала я запишу ваши слова, а вы поставите подпись под ними. Это недолго.
Составление протокола и в самом деле заняло немного времени – Курт спешил, косясь на переливающуюся в свете двух факелов обложку неведомой книги; названия отчеканено не было, и по довольно отвлеченному узору сложно было понять, какие слова должны скрываться под тяжелым окладом. Выдворив ювелира, Курт обернул пустую книгу снова в полотно, сунув сверток в руки Бруно, и почти бегом спустился по лестнице в подвал, кивком велев подопечному следовать за собой.
– Совесть утихомирилась? – спросил бывший студент в спину, когда он на мгновение приостановился перед дверью в подвал; Курт обернулся, нахмурясь:
– Не понял.
– Все ты понял, – убежденно возразил подопечный; он еще секунду стоял недвижно, глядя в пол, и, не ответив, толкнул створку двери, прошагав под низкий гулкий свод твердо и стремительно.
Охранник, сонный и апатичный, сидел на табурете у стены против двери в камеру, отвалившись к ней спиной и глядя в потолок; увидев майстера инквизитора, он подхватился, потирая глаза ладонью и глядя ему за спину, на Бруно со свертком под локтем.
– Как этот? – бросил Курт, кивнув в сторону зарешеченного угла, и страж пожал плечами, с трудом подавив зевок:
– Просит воды.
– И?
– Как вы и велели; ни капли. Спать не дозволяю.
– Хорошо, – отозвался Курт, отвернувшись от вскинувшегося к нему взгляда Бруно, и подступил к камере, отпирая решетку.
– А ты дрых, когда я за тобой пришел, – тихо сообщил подопечный.
– Я никогда и не говорил, что чрезмерное сострадание моя сильная сторона. Теперь, сделай одолжение, помолчи.
Отто Рицлер полусидел на полу, уставясь в стену застывшим взглядом из-под покрасневших век; белки пронизывали густые сетки лопнувших сосудов, а искусанные в мясо губы покрылись толстой сукровичной коркой, кое-где лопнувшей и блестящей от свежей крови. Услышав, как Бруно позади него тихо выдохнул сквозь зубы, Курт приблизился, не глядя погрозив за спину сжатым кулаком, и, встав над переписчиком, толкнул его носком сапога в ногу.
– Не спать, Отто! – потребовал он; глаза в прожилку медленно поднялись, глядя на вошедшего следователя уже без прежнего страха, с обреченным изнеможением.
– Дайте воды, – едва слышно вытолкнули опухшие губы; Курт качнул головой.
– Снова просьбы? Это бессмысленно, ты ведь понимаешь. Сейчас наши с тобой отношения вошли в область товарно-платную; твой товар – нужная мне информация. Моя плата за это – я немедленно прекращу все. Мы ведь обсудили эту тему не единожды, и с той минуты ничего не переменилось, условия прежние.
– Мне нечего вам сказать, – шепнул тот, устало опустив голову; Курт вздохнул:
– К сожалению для тебя, Отто, изменения есть лишь в одном: к моей плате за твой товар прилагается небольшой, но весьма существенный довесок – я бы сказал, что в свете этого ты должен мне приличную скидку.
– Не понимаю, о чем вы… Дайте воды, я прошу вас.
– Я не стану тебя долго изводить, – забирая у Бруно сверток, отозвался майстер инквизитор, сдернув полотно, – и от слов перейдем к делу. Взгляни сюда.
Бруно был не вполне прав – совесть не успокоилась всецело, когда обнаружилось, что существование таинственной книги есть факт, а не вымысел его запутавшегося рассудка; уверенность пришла лишь теперь, когда, приподняв взгляд к окладу в его руках, переписчик содрогнулся, на миг обмерев, рванулся отползти и уперся в стену спиной, закрыв лицо руками.
– Господи… – глухо донеслось из-под ладоней, покрытых слоем пыли и крови.
– Теперь, Отто, тебе есть, что сказать мне? – выждав с полминуты, произнес Курт, вернув обложку Бруно, и приблизился еще на шаг. – Ведь сейчас мы оба знаем, о чем. Я слушаю тебя.
Рицлер молчал, не отнимая рук от лица; не дождавшись ответа, Курт вздохнул, развернувшись к подопечному, и, движением головы указав на дверь, негромко велел:
– Оставь нас.
Бруно смотрел ему за плечо, на съежившегося в почти откровенном плаче переписчика, еще мгновение; наконец, кивнув, вышел из камеры, шлепнув оклад на стол подле охранника и неподвижно застыв чуть в отдалении.
Подойдя к Рицлеру вплотную, Курт неспешно уселся на пол рядом, прислонясь к холодному камню спиной, обхватив руками подтянутые к себе колени, и еще долго не говорил ни слова, внимая нарушаемой едва слышными всхлипами тишине.
– Знаешь, – заговорил он тихо спустя нескончаемые несколько минут, – давай оставим все эти психологические изыски; «я знаю, что ты знаешь», все эти старания отыскать в тебе слабину и надавить… Все наши приемы уже давно не тайна, и любой мало-мальски образованный человек ко всему этому готов. Когда я говорю с тобой, ты знаешь, что единственное, чего тебе ждать, – это моих попыток сперва надломить тебя, а после – как следует ударить по этому надлому, дабы сломать совершенно. Это походит на игру, только проигрыш – не пара щелбанов или потерянные деньги…
Переписчик медленно опустил руки, но смотрел не на него, а уставился в пол у ног.
– Ты тоже играешь, – продолжал Курт, – пытаясь выстоять, тем самым доказав мне, что я ошибаюсь, что поступаю неверно. Я ведь не жестокий человек по сути, мне все это самому отвратительно до глубины души, и ты это понял. Может, у меня пока еще не хватает опыта держать себя в руках, как подобает, притвориться, что твои страдания мне безразличны, а может быть, просто ты умнее и внимательнее, чем я надеялся, – не знаю. Но ты видишь, что с каждой минутой твоего молчания я все более начинаю сомневаться в своей правоте, и это придает тебе сил держаться. Точнее, Отто, так было. До этой ночи.
Рицлер отер лицо, вновь не ответив ни слова, и судорожно вдохнул, закрыв глаза.
– Я мог колебаться, когда не имел ничего, кроме своих догадок. Когда были лишь подозрения. А ты мог уповать на то, что я поддамся сомнениям, что ты сумеешь убедить меня, и мне придется признать твою невиновность. Но теперь… Послушай, я не желаю продолжать эту игру. Мне не хочется повторять вчерашнее. На моей совести человеческих страданий и без того немало, и мне нелегко идти на подобные крайности. По всем правилам, которым я следовал раньше, по заученным мною рекомендациям, я должен был сейчас сказать что-то вроде того, что и ты сам не хочешь этого… Я все-таки скажу это; но теперь – никакой игры, никаких ухищрений, Отто. Просто вслушайся в то, что я говорю – на этот раз от души. Ты ведь не выдержишь. Ты просто не сможешь выдержать больше.
– Дайте воды, – внезапно заговорил переписчик – чуть слышно и надтреснуто. – Пожалуйста.
Курт просидел неподвижно еще три мгновения, глядя на его склоненную голову, не отвечая; наконец, поднявшись, так же молча прошел к столу охраны, взяв оттуда низенький медный кувшинчик, и, возвратившись, сел как прежде, рядом.