Переписчик молчал; он тоже больше не произносил ни слова, ни звука, оставшись сидеть, как сидел – рядом, плечо в плечо, прислонясь к стене и обхватив колени руками. Тишина воцарилась вновь, минута истекла – долгая, мучительная, гнетущая; протянулась вторая, третья…
– Обещайте. – Рицлер заговорил тяжело, хрипло, едва справляясь с надтреснутым голосом. – Обещайте, что не позволите им… что я не буду… заживо. Обещайте.
– А ты поверишь мне? – спросил Курт осторожно, и тот снова поднял голову, встретясь с ним взглядом.
– Да. Я поверю.
Курт молчал еще мгновение, глядя в покрасневшие напухшие глаза, и, наконец, вздохнул:
– Я могу обещать, что сделаю все возможное. Это – могу. Если то, что ты скажешь, будет грозить тебе именно этим, я положу все силы, чтобы добиться смягчения приговора; как я уже и говорил. Обещаю.
– Хорошо, пусть так, – с решимостью проговорил Рицлер, отвернувшись и уставившись в стену. – Я… расскажу все. Выбора у меня в самом деле нет, вне зависимости от моей веры вам.
Курт не ответил, не поторопил его, ожидая молча; тот перевел дыхание, на миг опустив веки, и заговорил быстро, словно боясь остановиться:
– Около полугода назад, когда он впервые обратился ко мне, я действительно не заподозрил ничего. Я решил, что это просто стороннее увлечение, ведь случается и такое; сколько богословских трактатов было написано, скажем, адвокатами или врачами… Когда тексты стали более… серьезными, я тоже не насторожился. Лишь подумал – «надо же… в тихом омуте…»… И когда я уже понял, что дело нечисто – понял по взгляду, по тому, как он листал те книги, что находил сам, – я и здесь сказал вам правду; тогда я лишь испугался, что окажусь вот в таком положении. Он грозил мне, когда я попытался разорвать эти отношения, и здесь тоже правда. Я… я только не сказал, после чего случился у нас этот разговор…
Он все же прервался, запнувшись и закусив опухшие губы; Курт молча ждал.
– Я… – продолжил Рицлер тише и уже спокойнее, – я нашел часть каталогов прежнего библиотекаря. Вернее сказать, два листа – с именованиями книг, сопроводительными примечаниями, датами; возможно, это были страницы и не из каталога вовсе, а из личных записей – не знаю… Из-за столь подробных комментариев на тех двух листах уместились лишь несколько названий, и я заинтересовался сам. На факультете не преподавали этого… Я прочел их все. И, закончив читать одну, я предлагал ее Филиппу – сам, назначая цену все выше за каждое переписывание, после – следующую, и еще, пока не понял, что влип окончательно, пока он не стал требовать у меня все больше, уже даже и то, чего не было, чего я не знал и не видел, но чьи названия встречались в тех книгах. И… – переписчик нервно усмехнулся, бросив на собеседника короткий взгляд и потупившись снова, – смешно; это стало похоже на болезнь – я отнекивался, пытался избавиться от него, но сам продолжал перерывать полки, благо наш Михель уже слишком стар, чтобы интересоваться происходящим в библиотеке всерьез. Вроде статуи в углу. И однажды я нашел фолиант – старый, очень старый, хотя сами страницы пребывали в порядке, но обложка была удалена, страницы некогда вставили в оклад от другой книги – наверное, спрятал прежний библиотекарь. Название и имя автора я прочел уже в самом тексте… «Трактат о любви» Симона Грека.
Последние слова он произнес с дрожью, и Курт чувствовал, что переписчик косится в его сторону, ожидая реакции; он продолжал сидеть в молчании, лишь чуть кивнув услышанному, с немыслимым трудом воздержавшись от того, чтобы рывком обернуться, переспросив.
«Трактат о любви»?..
Вздор…
Но человек рядом не лгал.
– Я прочел ее в несколько дней – буквально проглотил, – неслышно произнес Рицлер. – Я был словно в полусне – мне хотелось оставить книгу себе, вынести ее из библиотеки и хранить дома; ведь это не просто уникальный труд, это нечто невероятное… Я сам себя убеждал в том, что это опасно, что этого делать нельзя ни в коем случае, и в конце концов принял соломоново решение – предложил ее Филиппу. Не список, а ее саму. Просто продал ему. Подешевле, чтобы он не начал торговаться, и у меня не возникло искушения отказать ему, оставить ее себе. Весь день после этого я терзался мыслью о том, какое сокровище выпустил из рук, а ночью мне привиделось, что за мной явились… ваши. Никогда в жизни мне не доводилось испытывать такого облегчения, каковое пришло ко мне, когда я, проснувшись, понял, что это лишь сон. Утром я сжег те два листа из каталога и сказал Филиппу, что мы больше не будем сотрудничать. По его глазам я видел – он уже начал читать… Именно тогда он и сказал мне, что не будет… в одиночку. – Рицлер сипло втянул холодный сырой воздух, закрыв глаза и засмеявшись – прерывисто, судорожно. – Теперь выходит так, что Филипп в любом случае от вас ушел, и отвечать за нас обоих придется мне.
– Каждый отвечает за себя, – возразил Курт. – Никто не станет перекладывать на тебя чужие грехи.
– А его грех и без того на мне, – безвольно откликнулся Отто. – По крайней мере, наполовину; без меня он не отыскал бы этих книг. Я сам вложил их в его руки. Но ведь я мог и не говорить этого, и вы никогда бы сами не узнали, правда? – требовательно спросил переписчик, глядя в глаза – просительно, отчаянно. – Это ведь зачтется?
– Конечно. И то, что ты стал говорить со мной – сейчас, сам – тоже.
– А я… – Рицлер осекся, но взгляда не отвел, силясь увидеть в его глазах ответ заранее, – я могу сейчас хотя бы предполагать, что мне за все это будет? Я ведь ничего не делал… такого… лишь читал; да, я вовлек другого, но он и сам влез в это, и без меня; и я не лгал – я не убивал его, и если причиной его смерти стала эта проклятая книга – ведь даже в этом я не виновен напрямую. Скажите, ради Бога, я знать хочу, чего мне ждать! Только – теперь и я прошу того же – правду. Пожалуйста.
– «Правду», – повторил Курт с печальной усмешкой. – Ее нелегко говорить, верно?.. Я не хочу зря обнадежить или, напротив, лишить тебя надежды. Я не знаю. Это во власти суда. Я могу лишь повторить свое обещание сделать все, что только от меня зависит. И это – правда, если и ты тоже рассказал все, что мог.
– На этот раз все, – обессиленно произнес переписчик. – Больше мне нечего добавить. На один лишь вопрос я ответа не дал, но, клянусь вам, я его и сам не знаю; я не знаю, что подвигло Филиппа на все это.
Курт остался сидеть у стены рядом, вертя в руках пустой кувшин, еще минуту, и, наконец, вздохнув, поднялся. Взгляд Рицлера вскинулся вместе с ним – снова дрожащий и безнадежный.
– А если открыто? – решительно потребовал переписчик. – Если снова – все вещи своими именами? Есть у меня шанс…
– Остаться в живых? – прямо спросил Курт. – Да, есть. Теперь – есть.
– И насколько большой?
– Не искушай судьбу, – предупредил он тихо, и тот отвернулся снова, устремившись взглядом в пол у своих ног. – Что ты хочешь – чтобы я обманул тебя, сказав, что шанс немалый? Или чтобы точно так же солгал, ответив, что он ничтожный? Отто, я просто не знаю этого. Я тоже сказал тебе все, что мог.