В продолжение темы, затронутой в редакционной колонке, в «Таймс» была опубликована подборка писем, открывающаяся самым пространным изо всех — и подписанным наиболее громким именем. Выразив благодарность редакции и подкрепив сформулированное в ней мнение новыми примерами кощунственного нарушения Уинчеллом Первой поправки, автор письма пришел к следующему выводу:
Попытка раздразнить и запугать своих соплеменников-евреев вызывает ничуть не меньшее презрение, чем нарушение этических норм, нашедшее столь энергичное осуждение в вашей газете. Омерзение и только омерзение вызывает сама попытка спекуляции на исторических страхах вечно преследуемого народа, особенно когда в условиях открытого общества, свободного от дискриминации любого рода, правительство страны проявляет постоянную заботу о населении, что, в частности, нашло выражение в учреждении департамента по делам нацменьшинств. Программа «Гомстед-42», разработанная для того, чтобы расширить и углубить вовлечение гордых граждан Америки еврейского происхождения в национальную жизнь страны, получает в устах Уолтера Уинчелла наименование «фашистской стратегии», призванной изолировать евреев и исключить их из национальной жизни, — это верх безответственности и цинизма, это прямая иллюстрация техники Большой Лжи, которая (и техника, и ложь) представляет собой сегодня величайшую угрозу делу демократии во всем мире.
Письмо было подписано так: рабби Лайонел Бенгельсдорф, директор департамента по делам нацменьшинств, Министерство внутренних дел, Вашингтон, округ Колумбия.
Ответ Уинчелла появился в его авторской колонке в «Дейли миррор»; эта газета принадлежала крупнейшему медийному магнату США Уильяму Рэндолфу Херсту — наряду еще с тридцатью или около того газетами правого толка по всей стране и примерно с полудюжиной популярных журналов, входящими в так называемый королевский пул. Все эти издания перепечатывали Уинчелла, благодаря чему число его читателей увеличивалось еще на несколько миллионов человек. Херст терпеть не мог Уинчелла — из-за его политических пристрастий и в особенности из-за того, что журналист славословил Рузвельта, — и давно бы перекрыл ему кислород, не иди речь о борьбе между «Миррор» и «Дэйли ньюс» — о борьбе за души и «никели» [5] (столько стоила тогда газета) нью-йоркцев, — о борьбе, в которой желчное обаяние знаменитого колумниста и единственная в своем роде смесь дотошной правдивости с ненаигранным патриотизмом были воистину незаменимы. И когда Херст в конце концов выгнал Уинчелла, произошло это, по свидетельству самого журналиста, не столько из-за застарелой взаимной ненависти, сколько из-за беспримерного давления со стороны Белого дома — давления столь сильного, что даже такой закаленный в публичных и подковерных схватках и могущественный человек, как Херст, не смог не поддаться ему из страха перед неизбежными последствиями.
Линдберговские фашисты — этой чеканной формулой открылась колонка несгибаемого Уинчелла, опубликованная через пару дней после того, как его убрали из эфира, — начали открытую нацистскую атаку на свободу слова. Сегодня Уинчелл превратился во врага, которому надо заткнуть рот… Уинчелл стал «поджигателем войны», «лжецом», «паникером», «коммунякой», «моральным уродом». Сегодня так называют вашего покорного слугу, а завтра назовут любого газетчика или радиорепортера, который осмелится сказать правду о фашистском заговоре с целью уничтожения американской демократии. «Почетные арийцы» вроде — не столько рабби, сколько раба, — лающего по-собачьи Лайонела Бенгельсдорфа и высокомерных в своем пресмыкательстве перед властью владельцев трусливой «Нью-Йорк таймс» — далеко не первые еврейские Квислинги, трущиеся о ногу своих хозяев-антисемитов, потому что натуры у них, видите ли, чересчур утончены, чтобы сражаться против нацизма плечом к плечу с Уинчеллом… и наверняка далеко не последние Задергавшиеся Джергенсы далеко не первые корпоративные конформисты, решившие угодливо принять мяч, поданный диктатурой лжи, правящей нынче бал в нашей стране… и тоже наверняка не последние.
И эта колонка, в которой Уинчелл назвал поименно еще более пятнадцати своих личных врагов, выставив их в качестве ведущих коллаборационистов американского фашизма, оказалась для него самого последней.
Через три дня, побывав в Гайд-Парке и удостоверившись в том, что Франклин Делано Рузвельт по-прежнему полон решимости не выходить из политической тени и не собирается на предстоящих президентских выборах выдвигать свою кандидатуру на третий срок, Уолтер Уинчелл объявил о самовыдвижении. До этих пор в качестве возможных кандидатов в президенты от демократов котировались главным образом рузвельтовский госсекретарь Корделл Халл, бывший министр сельского хозяйства и кандидат в вице-президенты на выборах 1940 года Генри Уоллес, директор почты при Рузвельте и председатель Демократической партии Джеймс Фарли, председатель Верховного суда Уильям О. Дуглас и два демократа из глубинки, ни один из которых не был приверженцем и тем более активным участником «Нового курса» — бывший губернатор Индианы Пол Ф. Макнатт и сенатор Скотт У. Лукас из Иллинойса. Существовал также непроверенный слух (запущенный, а не исключено, и выдуманный самим Уинчеллом еще в те дни, когда за запуск непроверенных слухов ему платили по $800000 в год), согласно которому в случае, если выбор единого кандидата зайдет в тупик — чего вполне можно было ожидать ввиду крайне малой популярности и привлекательности каждого из вышеперечисленных демократов, — на предвыборном съезде партии внезапно (примерно с той же внезапностью, с какой на съезде республиканцев в 1940 году появился и стал кандидатом в президенты Линдберг) могла бы заявить о своих претензиях Элеанора Рузвельт, активно занимавшаяся политической и дипломатической деятельностью на протяжении двух президентских сроков мужа — и все еще обожаемая прежде всего за неподражаемую смесь открытости, граничащей с простодушием, и чисто аристократической сдержанности, — обожаемая как либералами из числа приверженцев ФДР, так и правой прессой (правда, в последнем случае обожаемая исключительно как мишень для насмешек). Но как только Уинчелл провозгласил себя первым кандидатом от демократов, начав президентскую гонку за тридцать месяцев до выборов, не дождавшись даже предстоящих в ближайшем ноябре выборов в Конгресс, — а произошло это на фоне шумного скандала, разыгравшегося в результате «запрета на профессию», наложенного на радиожурналиста и газетного колумниста не брезгующей грубыми силовыми приемами фашистской бандой из Белого дома (именно так при самовыдвижении Уинчелл охарактеризовал своих оппонентов и избранную ими тактику), — скандально-популярный репортер и аналитик в одночасье превратился в заведомого фаворита, оказавшись единственным широко известным демократом, решившим бесстрашно бросить вызов такому всенародно любимому президенту, как Линди, и подкрепившим свои намерения воистину чудовищными обвинениями и личными оскорблениями.
Лидеры республиканцев не снизошли до того, чтобы отнестись к самовыдвижению Уинчелла серьезно; на их взгляд, практически неуязвимый на данный момент пересмешник то ли устроил очередное, служащее интересам саморекламы, шоу с целью вытрясти доллар-другой из кучки богатеев, остающихся непреклонными демократами, то ли решил сыграть роль пробника — лихого конька, который «расшевеливает» случную кобылу, прежде чем к ней подпускают племенного жеребца, — перед появлением на авансцене Рузвельта (или, может быть, его амбициозной супруги), подогрев и вместе с тем замерив антилиндберговские настроения в ситуации, в которой официальные замеры общественного мнения, проводимые по всей стране, показывают воистину небывалую поддержку Линдберга избирателями всех отдельно обсчитываемых категорий (кроме евреев) на уровне от восьмидесяти до девяноста процентов. Одним словом, Уинчелл казался кандидатом от американского еврейства, сам будучи при этом даже не просто евреем, а самым настоящим жидом, — и категорически отличаясь в этом плане от еврейских нобилей из ближнего круга бывшего президента Рузвельта — таких, как личный друг ФДР сверхбогач Бернард Барух, губернатор штата Нью-Йорк банкир Герберт Леман или уже ушедший в отставку член Верховного суда Луис Брандейс. И словно бы вульгарных, типично жидовских замашек выходца из еврейской голытьбы Уинчеллу было мало, — а ведь именно эти черты и свойства практически перекрывают евреям путь в мало-мальскую власть и в хоть сколько-нибудь серьезный бизнес по всей Америке (если не считать некоторых районов Нью-Йорка чуть ли не со стопроцентным еврейским населением), — у этого кандидата в президенты имелась дурная слава потаскуна и распутника, особенно охочего до длинноногих старлеток, пьяницы и прожигателя жизни в привычном ему кругу голливудской и бродвейской богемы, — что само по себе предавало его анафеме со стороны пуританского большинства избирателей. Его самовыдвижение было шуткой — и республиканцы отнеслись к этому именно так.