– Да еще от таких, как мы!
– Так что, – закончил я, – на всех форумах рулим и правим мы, сруны!
Валентин все так же молчал, смотрел темными запавшими глазами. Данил и Грекор подошли, послушали, Грекор сказал довольно:
– Ага! Рулим. Мы их всех на четыре кости поставим.
– Никакой академик с нами тягаться не сможет, – сказал я, – это четко. Так что мы уже осуществили главную задачу захвата власти: взять под контроль почту, телеграф… Сейчас инет – это и почта, и телеграф и вообще почти все. Мы фактически уже захватили власть над обществом, но еще не сумели сами этого понять…
Я сделал паузу, в мозгу крутится нечто очень важное, Валентин наконец пошевелился и бросил негромко:
– …и воспользоваться.
– И воспользоваться, – повторил я громче. Остановился, сам озадаченный тем, что брякнул, наконец проговорил с усилием: – Нам просто надо сесть и подумать, как воспользоваться уникальным шансом, который нам дала эта сраная демократия.
Они умолкли и смотрели на меня чуточку испуганно. Я сам чувствовал себя испуганным, все-таки ломать – не строить, а срать – не убирать за срунами. Мы привыкли ломать, а сейчас вроде надо придумать что-то созидающее… правда, для того, чтобы потом срать еще больше, чаще и даже там, где пока что и сейчас насрать не удается.
Зяма сказал нерешительно:
– Тогда… мы становимся легальной оппозицией? Или несистемной, как теперь говорят?
Я посмотрел на Валентина, но тот помалкивает, я сказал с неохотой:
– Сколько бы ни облагораживали роль оппозиции, как бы ни старались придать ей нужные и как бы полезные функции, но давайте будем откровенными хотя бы между собой! Это те же сруны, только в хороших костюмах и при галстуках. В абсолютном большинстве ими движет то же самое, что и нашими молодыми орлами, что срут в лифте и на лестничной площадке.
Данил напомнил мрачно:
– Ты сам сказал, им стараются придать полезные функции!
– Да, – согласился я, – бороться со срунством невозможно, а когда невозможно – умные люди стараются возглавить. И постараться получить по максимуму.
– По максимуму, – проворчал Зяма, – это баллотироваться в Госдуму и на президента. У нас такой задачи нет.
– Пока нет, – сказал Валентин многозначительно.
– Пока нет, – согласился Зяма, не замечая подтекста. – Значит, мы должны сохранить здоровую идею срунства и не поддаваться на все попытки сузить нашу деятельность легальной оппозицией. Пусть даже не только правительству, а всему обществу, его морали и правилам. Конечно, ханжеских.
– А какие ханжеские? – спросил новичок Гаврик.
– Все ханжеские, – ответил Зяма твердо. – Мы вообще за мир без правил!
– Анархисты?
– Нет, анархисты отрицают только власть, – пояснил Зяма терпеливо. – Центральную причем. А всю остальную приветствуют. Анархия – мать порядка, а это значит, что сперва убрать власть, а потом в том правильном, что вырастет на безвластии, – закрутить гайки, и получится порядок! Как на кладбище.
Я постучал по столу:
– Тихо, не уходите в сторону! У нас нерешенный вопрос: что ответим, если нам предложат бонусы в обмен на ограничение нашей благородной деятельности?
Зяма уточнил:
– Это называется таким ругательным словом, как легализация.
– Легализация незаконно нажитых доходов, – сказал с тоской Грекор, – легализация наворованного, легализация подполья… Даже не знаю, стоит ли нам выходить в открытую? Сами себе свяжем руки… Что там слышно о митинге?
– Уже разрешен, – отрапортовал Зяма. – Торгуются только насчет места.
– Так вроде на Болотной?
– Да, но оппозиция желает идти туда через весь город и чуть ли не по Красной площади с песнями «Долой власть!». Сейчас согласовывают маршрут.
Данил хищно оскалил зубы, в самом деле белые и с крупными клыками, как у волка.
– Нам не это важно. А вот сумеем подраться или нет…
– На этот раз сумеем, – заверил я. – Главное, не они, а мы.
Во второй комнате половина нашей команды с восторгом смотрит ремейк «Полицейской академии». Все с большими ломтями пиццы в руках, ржут, едва не давятся, хлопают друг друга по плечам и спинам, а когда пошли гонки по городу, Василек чуть не захлебнулся пивом.
Валентин улыбнулся, сказал мне почему-то грустно:
– А я застал еще время, когда был не телесериал, а просто фильм… Успех был грандиозный, сразу же начали штамповать одну серию за другой. Как я тогда ржал и с каким удовольствием смотрел!
– А че, – спросил я, – сейчас хуже, что ли? Ну, сериал, конечно, растянутее, зато сколько новых хохм!
Он грустно вздохнул:
– Да все мое образование виной. Понимаешь, Анатолий, когда отягощен интеллектом, да еще и приличным образованием, то пиши пропало. Половину радостей простого человека сразу вычеркиваем, а в оставшейся половине ковыряемся долго и брезгливо, отыскивая высокое, но что еще и веселое…
Я покосился в распахнутую дверь, где в этом время веселые балбесы устроили новую козу своему начальнику.
– А чем этот сериал тебе не то?
– Все то, – заверил он, уловив в моем голосе недовольство. – Просто, когда видишь, как все устроено, половина удовольствия теряется. Хотя фильм наш, наш!.. Смотри, группа придурков, что не хочет ни учиться, ни работать, идет наниматься в полицию, так как мэр велел принимать всех. Полицейское начальство в шоке, но приказ надо выполнять, и вот придурки засирают все, что могут, пакостят непосредственным командирам, то выставляют их голыми на улицу, то вместо шампуня подкладывают тюбик с клеем…
Я гоготнул:
– Наши люди!
– Наши, – согласился он. – И смотри, одних фильмов я посмотрел семь штук, а теперь вот огромный сериал забабахали. А смотрят не только сами сруны, что очень важно…
– Почему?
Он вздохнул, но затем расправил плечи и сказал значительно:
– А потому, что срун сидит в каждом из нас. В каждом с виду очень приличном и порядочном человеке. И не просто сидит, а вцепился когтями, пророс не только в печенку, но и в психику. Иначе бы нормальный человек сочувствовал начальнику полиции, над которым так измываются, но почему-то сочувствует этим срунам? Почему?
Я подумал, перескочил через очевидный ответ, сказал с нажимом:
– Ты прав, Валентин, ситуацией надо пользоваться. Наше время пришло.
После телепередачи, когда о нас рассказали, как о прибацанных фриках, ребята с неделю ходили как в воду опущенные, Данил в ярости едва не грыз край стола, двое суток не выходил из качалки, изнурял себя на скамье Смита, однако уже на другой день к нам заглянул один пацанчик, потом зашла целая группка, наконец начали подходить ребята и покрепче.