– Из кризиса, – повторил я терпеливо. – Раз уж твердим, что страна в кризисе, значит, у нас должен быть блестящий и всем понятный план, как быстро и без потерь сделать всех богатыми и счастливыми, удесятерить ВВП и вообще стать сверхдержавой. Но у нас такого плана нет, мы ведем свою борьбу под девизом «Долой!». На выборах с ним победить невозможно…
Я нарочито делал паузу, Данил догадался первым:
– Но можно захватить власть! Да, это единственный шанс.
Валентин сказал глубокомысленно:
– Это очень рискованный план… шансы минимальны, но… есть. Захватить власть и сразу же провести досрочные выборы президента! В этом случае даже в других странах не смотрят на программы, а только на личности, а у нас и вовсе Россия! С одной стороны прогнивший режим, с другой – мы. И пусть мы еще ничего не обещали конкретного, кроме того, что сделаем все лучше, но в этом случае рулят симпатии, а не арифметика. Бунтарям народ всегда сочувствует.
Дверь распахнулась с треском, словно врывается взбешенный слон или спецназ по захвату Бен Ладена, но это наш худенький и тоненький Гаврик Кокошин, который теперь Какашин.
Он вскинул длань в приветствии, наднапряг бицепс, чтобы его двадцать два сантиметра выглядели как ужасающие двадцать три, сказал голосом командующего римским легионом:
– Привет, пиплы!.. А что я нашел!
Зяма откровенно зевнул:
– Ну, чирикай.
Гаврик лихо бросил на середину стола распечатанный лист. Я узнал по заголовку ленту новостей.
– Что-то интересное?
– Да, – ответил он гордо. – Как раз по нашей тематике.
– Что там?
– В деревне Жабкино сожгли коттедж, – сообщил он.
Я спросил с непониманием:
– А мы при чем?
– Да ты посмотри, – сказал он радостно. – Таких деревенек тысячи, да что там – сотни тысяч! Вернее, все деревни такие, эта ничем не отличается. Типовуха. И люди там, как везде. И вот какой-то хмырь взял и купил участок вчетверо больший, чем у соседей, отгрохал домину аж в два этажа, прям дворец в двести квадратных метров, подумать только!.. Новенький, чистенький. И сам ходит чистенький, всегда трезвый… Ну, кто врубился?
Все вытянули шеи, читая расписанное на полстраницы сообщение, а я потер лоб, что-то плохо соображаю на отвлеченные темы после визита в этот особый культурный центр по продвижению демократии.
– Я не понял. А что не так? Мне бы этот гад не понравился.
Гаврик воскликнул ликующе:
– Вот-вот!
– Ну и?
– Деревенским, – сказал он счастливо, – тоже не понравился. У них если кирзовые сапоги не в говне по край голенища, то и не человек вроде. Но если на Западе выпадающему из общества меньше улыбаются, то у нас же Россия, где либо в рыло, либо ручку пожалуйте!
Зяма спросил с интересом:
– И что, в рыло?
– Угадал, – ответил Гаврик гордо, словно сам дал в рыло. – По всем статьям – в рыло. Стоило этому богачу отлучиться на день в город, как дом растащили! Вынесли радиотехнику, телевизор, мебель, вытащили оконные рамы, сняли с петель двери, выдрали электропроводку и выковыряли выключатели… Даже брус выламывали, а когда набежали любители жечь, то и жечь вроде бы уже нечего… Конечно, если бы отлучился дня на два, то в самом деле растащили бы и кирпичную кладку, даже фундамент бы выворотили – у нас все сразу хозяйственные, если украсть или на халяву… В общем, вспыхнуло, как костер бойскаутов! Дома из бруса, обложенные кирпичом, – это же настоящие печи… Горят – залюбуешься. Все деревня плясала вокруг, радовалась. Ну, огню все рады, а тут еще и буржуя заодно раскулачили…
Данил прислушивался очень внимательно, лоб его бороздили глубокие, как у Валуева, морщины. Взгляд попеременно обращался то к Гаврику, то ко мне.
– И че, – пробасил он недовольно, – сожгли и сожгли. Правильно сделали. Не хрен высовываться. А мы при чем?
Гаврик хихикнул:
– Мы вроде бы ни при чем…
– А все-таки? – потребовал Данил гулко. – Ты сказал, что это по нашей тематике.
– По нашей, – согласился Гаврик. – Еще как по нашей.
– Мы ж дома не палим?
Гаврик ухмыльнулся, чувствуя полное интеллектуальное превосходство над силачом, а Валентин ответил вежливо и по-дружески:
– Данил, мы дома не палим… хотя иногда и хочется, но мы делаем главное…
– Че?
– Даем им факелы в руки, – сказал Валентин ласковым голосом, словно гладил мурлыкающего котенка. – А сами разве что иногда плескаем бензинчика.
Зяма нервно хохотнул:
– Плескаем? Мы же русские, или тут я один из титульной нации?.. Мы по широте души бросаем в огонь канистры целиком!..
– И даем, – сказал Валентин несколько тревожно, – карт-бланш на будущее.
Данил дружески хлопнул Гаврика по плечу, стараясь делать это нежно, как если бы решил погладить бабочку-капустницу.
– Хлопче, сбегай в магазин. Нужно отметить одно событие.
Гаврик спросил с радостно замирающим голосом:
– Хорошее?
– Поминки не отмечаем, – отрезал Данил гордо.
– А если кремлевской власти? – спросил Зяма.
– Упьюсь до сионистских чертиков, – признался Данил.
Гаврик вернулся с Оксаной, вызвонил ее по дороге, вместе притащили ящик вина, на этот раз хорошего, благо деньги не наши, Оксана быстро и радостно собрала на стол, гордясь возможностью выказать женскость, и мы быстро придвинули стулья и табуретки, расселись вокруг, как муравьи вокруг блюдца с медом.
Пока Данил и Грекор откупоривали бутылки, те оказались с допотопными деревянными пробками, которые непонятно как и вытаскивать современному человеку, а заталкивать вовнутрь слишком как бы средневеково. Я, привыкший к рассуждениям наедине с собой, самым умным человеком на свете, формулировал, что пьющим, по моему глубокому убеждению, можно назвать только человека, который способен пить в одиночестве. Наедине сам с собой.
А все те, которые пьют в компании, а там даже упиваются вусмерть – показушники. Половина из них рада бы тайком выплеснуть водку под стол или в цветочный горшок, а вторая половина просто уверена, что перепьет соперников, они, дескать, свалятся, а я еще на ногах. И тогда я круче всех, я мачо, все бабы – мои…
Правда, тогда уже не до баб, самому бы не свалиться, но уже то, что ты еще за столом, а другие под ним – наполняет мужской гордостью.
Но пьющих в одиночестве – единицы. Так что проблема пьянства – совсем не медицинская проблема. А если учесть, что из категорий непьющих почти все потребляют на Новый год, в день рождения, Восьмого марта и еще в какие-нибудь памятные дни, то чистых трезвенников в мире почти не остается. А тех, что есть, можно пересчитать по пальцам, и влачат они обычно жалкое существование, презираемые «настоящими» мужчинами.