— Можно спрятать в домах несколько сотен воинов, — нерешительно предложил Дазий.
— Именно! Только вот женщин и детей надо незаметно увести из поселка в надежное место, лучше всего — сегодня ночью. Конники будут скрываться неподалеку, в чащах, а твои легионеры, Плосурний, пусть затаятся напротив, за речкой — там как раз лесистый склон.
Префектам и Плосурнию план понравился. Они вошли в азарт — и уточнения, идеи, рационализаторские предложения посыпались как из рога изобилия.
К вечеру Сергий вымотался совершенно. Сначала он с префектами присмотрел место для тайной стоянки ауксиллариев, потом помогал Дазию с добровольцами снимать ворота, наладил незаметную эвакуацию мирного населения на дальние поля, где вырос целый табор из шатров и шалашей, а самые хозяйственные поставили сарматские юрты, крытые кошмами.
В самой Бендисдаве тоже стояли такие — на незастроенной полянке около рынка. Сюда частенько наезжали язиги, кочевавшие по долине Тизии, они вели торговлю сыром и маслом, шерстью, кожами, пригоняли овец.
Смеркалось. В юртах разожгли очаги — огонь чуть-чуть просвечивал сквозь тонкий войлок, а над отверстиями дымогонов вились подсвеченные струйки. Пахло кизяком и можжевеловыми ветками.
Лобанов, кутаясь в плащ, послонялся по Декуманусу, свернул на Кардо, пересек форум и снова вышел к рынку. Здесь его и встретила Тзана. С непринужденностью ребенка она подошла к нему и взяла за руку.
— Пойдем ко мне, — предложила она. — Сара больше нет, а дядьку Марк Ульпий положил в госпиталь, ему стрелой пробило грудь.
Сергий тут же разволновался… Тзана дотащила его до своей юрты, откинула полог и ввела.
— У меня тепло, — сказала она, — ты устал, тебе надо отдохнуть.
Сергий с любопытством огляделся. До этого он никогда не бывал в жилище кочевника. Юрта была круглой — этакая полусфера из гнутых прутьев, крытая белым войлоком, расшитым звездами и цветами. Посередине крыши в круглое отверстие убегал дымок, скручиваясь над костерком из смолистых корней и сухого кизяка.
Справа от входа висел огромный кожаный турсук, сделанный из цельной коровьей шкуры. Горло его было завязано вокруг резной деревянной ручки-болтушки.
— Хочешь попробовать? — спросила Лобанова хозяйка.
Не дожидаясь ответа, она энергично поработала болтушкой и нацедила кумыса в две чаши.
— Пей!
Сергий с удовольствием выпил. Кумыс был резкий, словно газированный.
— А теперь спать!
Лобанов согласно покивал — его так и тянуло занять горизонтальное положение. Тзана раскатала стеганое одеяло и принялась раздеваться — стянула через голову сорочку, сняла шаровары. Роксолан, как зачарованный, следил за тем, как упруго качаются девичьи груди. Отблески костра скользили по гибкому телу. Тзана легла на спину, вытянув ноги, и закинула руки за голову. Сергий не заметил взволнованного дыхания или какого-то особого кокетства. Девушка не бросала на него призывных взглядов — она просто лежала и смотрела в потолок, по которому скользили отсветы костра.
Лобанов быстро разделся и опустился рядом с девушкой на колени. Он коснулся ладонью ее живота, погладил его, перевел руку на бедро… «Может ли мальчик дружить с девочкой?» — всплыла вдруг давняя тема для сочинения.
Тзана закрыла глаза и сказала:
— Чего ты не ложишься? Ложись, нам до свету вставать. И укрой меня, а то холодно.
Сергий, растерянный и расстроенный, накинул на девушку теплое одеяло, сшитое из беличьих шкурок, и лег сам. Тзана поворочалась, устраиваясь поудобнее, прижалась к нему. В Лобанове ворохнулось возбуждение и снова угасло — сарматка легла с ним спать, а не заниматься любовью. Спать — и только. Они не вместе, они рядом. Тзане так теплее и спокойнее. Может ли мальчик дружить с девочкой? «Может», — мрачно подумал Сергий и закрыл глаза.
Конница Оролеса одолела перевал и спускалась по склону вниз, в узкую долину реки Голубая Змея. Елисмереки остались выше, густые смерековые леса, темные и непроглядные, покрывали гребни отрогов, спадая по ним и чертя в индиговом небе пильчатые линии. Теперь по сторонам неприметной тропы высились буки, их пепельно-серые колоннады уходили вверх, распялив корни среди мшистых камней. Солнце хорошо прогрело склон, и ночные заморозки обратились в зябкую сырость.
Оролес лениво покачивался в седле, полностью доверившись коню, — Чалко долго служил пастухам и скакал по кручам не хуже горного козла. Если бы кто в этот момент глянул на всадника, то сразу бы понял, отчего многие сотни головорезов и сорвиголов выбрали его вожаком. Оролес сын Москона был мужчиной крупным. Всё в нем дышало силой, холодной и в то же время необузданной, — могучие руки, бугрящиеся мышцами, широченная грудь, скуластое лицо, чеканное, словно рубленое, с крупноватым носом и твердым очерком губ. И с этого лица никогда не сходило властное выражение. Даже когда главарь улыбался, повелительное превосходство не стиралось, пряталось до времени в его глазах, а уж суровый, льдистый взгляд сына Москона ни на кого в целом мире не устремлял тепло и ласку.
Одевался Оролес, как и подобало дакийскому царю — на нем был новый сарматский кафтан, укороченные галльские штаны, расшитые золотыми нитями и крашенные дорогой тирской багряницей, а на голове сидел плотный колпак коричневого войлока, отороченный по краю узором из сердоликовых бус. На поясе у царя висел старинный гетский кинжал в усыпанных драгоценными камнями ножнах и длинный сарматский меч.
Оролес оглянулся, разворачиваясь всем туловищем. По сторонам, скрываясь за стволами деревьев, ехала его конная армия, его «гвардейцы» — геты и даки, сарматы и кельты. Блестят тяжелые деревянные щиты, перекрещенные полосами бронзы. Прикрепленные на копьях у оснований наконечников волчьи морды, украшенные разноцветными ленточками, грозно скалят надраенные песком клыки. На головах воинов — конические гетские шлемы. Конские хвосты, вделанные в навершия шишаков, спускаются по спинам до седел. На левых боках висят серповидные махайры.
Сын Москона самодовольно ухмыльнулся. Пускай римляне называют его войско шайкой латрункулов-разбойников, он-то знает, в чем правда! А правда в том, что Оролес желает самолично править страной, ибо он есть царь свободных даков. А кто в этом сомневается, пусть испробует убийственную мощь его армии!
Правда, даки, изгнанные из родных мест и бежавшие на унылые просторы «Пустыни гетов», выбрали царем Тарба. Но это временно. Пускай Тарб почванится пока, поносится с титулом, как дурак с писаной торбой. Время Оролеса придет. Царь тот, за кем сила!
Оролес нахмурился. Эх, найти бы то золотишко. Тогда бы он развернулся!
Мимо вожака проехал Мамутцис, знаменосец, держа на весу личный штандарт царя — серебряную волчью морду. Морда скалила зубы, а ветерок перебирал расшитые зеленые ленты.