Сын Москона молча указал на рощицу молодых елок. Дазия уволокли туда, согнули до земли два деревца, стали привязывать старейшину к обеим вершинам.
И тут начало происходить нечто новое. Ворота двух приземистых длинных конюшен вдруг распахнулись, и на улицу повалили. Не кони, конница! Астурийская конница, турма за турмой. Всадники, откинув круглые щиты за спину, на скаку метали дротики или размахивали острыми спатами. Двое ауксиллариев освободили Дазия, не сходя с коней, — рассекли конопляные веревки и зарубили обоих молодцев Оролеса.
А на крышах, тростниковых и черепичных, вдруг объявились лучники, многие десятки лучников. В седло Оролеса воткнулась стрела со свистулькой. Ее трехлопастный наконечник с крючками (войдет в тело — вытащишь только вместе с потрохами!) выдавал сарматское происхождение.
— Засада! — завопил Мамутцис и тут же сник, хватаясь за стрелу, проткнувшую грудь. Эта оперенная хворостина была дакийской, выкрашенной в черную краску. Или это кровь знаменосца так выпачкала древко?..
— Отходим! — проорал «великий царь даков», разворачивая коня.
Вся Бендисдава ожила — из хижин, из добротных домов, из юрт, из сараев и амбаров повалили вооруженные люди — даки и сарматы, астурийцы и галлы. Свирепые и яростные, они набрасывались на гвардейцев Оролеса, кололи их копьями, рубили секирами, секли мечами. Жалобный вой сменился гневным ревом.
Вожак поднял Чалко на дыбы и направил к воротам. Не тут-то было! Со страхом и злобой Оролес увидел, как к воротам со стороны реки скачут сарматы в длинных халатах до пят, обшитых железной чешуей, а по склону горы сбегают пешие римляне. Легионеры пересекли речку вброд, не замочив ног выше коленей, и с ходу выстроились, сомкнули щиты, поперли на Бендисдаву грузной трусцой. А потом распахнулись трое ворот, запертых дотоле, и на прямые улицы, с гиканьем и посвистом, ворвались конные галлы. Сын Москона затравленно оглянулся — его заманили в ловушку!
— Вортрикс! — заорал он, надсаживая горло. — Бери своих, кто с секирами! Прорубай стену! Живо! Мы вас прикроем!
Кельт мотнул головой, уяснив приказ, и повел за собой самых могучих. Анарты и сальдены, соскочив с седел, принялись прорубаться сквозь стену частокола в северо-западном углу. Строили частокол крепко, но жажда жизни и страх смерти подгоняли секироносцев лучше всяких надсмотрщиков — топоры так и мелькали, врезаясь в дерево.
Оролес поскакал по улице, собирая разбредшихся «гвардейцев».
— Все сюда! — хрипло ревел он. — Ко мне! Пиепор и Котисо! Займитесь стрелками! Бицилис, ко мне! Бросай добычу! В строй, живо!
С грехом пополам гвардейцы перегородили улицу в несколько рядов, выставив копья, заслонившись овальными щитами. Подручные Бицилиса полезли на крыши снимать стрелков.
— Бар-ра-а! — разнесся по селению римский клич. Ровный строй легионеров надвигался на гвардейцев Оролеса. Первый ряд, повинуясь команде кентуриона, размахнулся и метнул дротики-пиллумы. Тут же присел, позволяя отстреляться второму ряду. У пиллумов сволочная особенность — длиннющий наконечник из мягкого незакаленного железа. Мечом не перерубишь, а воткнется такой пиллум в щит — гнуться начинает, гнется, пока древко не уткнется в землю. Как орудовать таким щитом?
Пятеро гвардейцев Оролеса, поймав на щиты по паре пиллумов, отбросили их и схватились за копья. Римские стрелки только этого и ждали — первый ряд легионеров расступился, из-за их спин вышли лучники и трижды спустили тетивы. И снова укрылись.
— Стоять! — кричал Оролес, оглядываясь на «дровосеков». — Держать улицу!
Легионеры опустили копья-гасты и сошлись с гвардейцами. Затрещали оскопища, загрохотали щиты, заорали люди. Волчий вой мешался с хриплым «барра!».
«Царь» проскакал проулком и вышел к сотне Веджеса, держащей оборону на левом фланге. Здесь наседали галлы и даки, жители Бендисдавы. Пращники и лучники работали вовсю — на «гвардейцев» сыпался убийственный град из камней и свинцовых шариков, стрел и дротиков. Косматые галлы прорвали ряды бойцов Оролеса и ломили, пытаясь разрезать сотню надвое. Неожиданно в спину латрункулам ударили с десяток местных — без брони, в одних рубахах, охаживая пришельцев медными палицами и простецкими дубинами. Сын Москона глазом моргнуть не успел, а местные уже ушли в прорыв и соединились с галлами. С диким ревом те вышли гвардейцам в тыл.
— Пиепор! — завопил Оролес.
Примчалась полусотня Пиепора. Кони гвардейцев и галлов смешались, закружились на тесном перекрестке, взбивая копытами пыль.
Вожак развернул коня и помчал на главную улицу. Глянул на «дровосеков». Два бревна уже опрокинуты. Мало! Мало!
— Бицилис! — заорал «царь». — Слезай! Хватай своих и дуй за стены! Никого не подпускай!
— Понял! — крикнул Бицилис и прямо с крыши сиганул в седло. Бедный конь аж присел.
Оролес вертелся по всей улице, кидаясь из проулка в проулок, бросая резервы, снимая резервы, затыкая дыры в обороне то здесь, то там. Общая картина боя смутно укладывалась у него в голове, запоминались лишь отдельные фрагменты. Вот на крышу взбирается мальчишка-дак и швыряет по «гвардейцам» обломки черепицы. Меткая стрела сбивает пацана. А вот еще один стрелок торчит в проеме выбитого окна. Он стреляет очень быстро, а маленькая девочка с торчащими в стороны косичками подает ему стрелы.
— Царь! — заорал Вортрикс, возникая из клубов пыли. — Готово!
— Выводи наших! — ответил «царь». — Пусть охраняют проход!
Пролом в частоколе получился изрядным — телега проедет, но «гвардейцы» постоянно застревали, спеша покинуть ловушку. А тут в бой пошли римские ветераны, которых наделили землей под Бендисдавой. Их вел Дазий. Все они были немолоды, двадцать лет службы в холодных германских лесах и пустынях Нумидии, походы на парфян и строптивых даков закалили их тела и дух. Такие не дрогнут, их не запугаешь. Ветераны сдадутся только в одном случае — когда их настигнет смерть. Но убить этих седых суровых вояк ох как непросто.
— Уходим! — повторил свой призыв Оролес, едва удерживаясь, чтобы не юркнуть в пролом. — Живо! Вортрикс! Агафирс! Медленно отводите своих!
Всем уйти не удалось — легионеры не дремали. Как только «гвардейцы», пятясь и отбиваясь, покинули главную улицу, римляне обошли их справа и слева по проулкам и напали с флангов. Со спины ударили «старики».
У сына Москона было такое чувство, будто он попал под давильный пресс, выжимающий сок из винограда. Бойцы его сгрудились так тесно, что не могли толком сопротивляться. Зато дохли пачками — гладии и гасты разили без промаха.
— Уходим, Оролес! — проревел Вортрикс. — Дольше оставаться нельзя!
Зарычав, главарь подал коня к пролому и оказался снаружи. Толпа гвардейцев металась между берегом реки и частоколом — страх перед римлянами отгонял их к горам, но страх перед Оролесом возвращал обратно.
Сарматские катафрактарии [68] из Первой алы Августа собрались в хороший отряд и взяли разбег. Грозно закачались острия копий-контосов, длиною в восемь локтей.