Комиссар его не перебивал. Когда Павел Романович закончил, спросил:
— Вы врач?
— Врач.
— Что вы заканчивали?
— Московский факультет.
— А почему в таком случае… Впрочем, неважно. Но я не понимаю, отчего вы так переживаете? Ведь завтрашний день у вас всех — последний.
— Пусть так. Все одно ни к чему лишние пытки.
— Вы полагаете смерть на колу менее мучительной? — промурлыкал комиссар.
— Это будет завтра.
— Ага. Надеетесь?..
— Как знать, — ответил Дохтуров. — Но вы учтите: после этой ночи внешность моих спутников будет так обезображена гнусом, что они станут неузнаваемыми. Таким образом, ваша затея с фотографированием с треском провалится.
— Вы все-таки определенно надеетесь, — задумчиво протянул комиссар. — Ну что ж, понимаю. Однако от меня-то чего хотите?
— Прикажите освободить дам.
— Вот как! К чему?
— Освободите и вооружите их ветками.
— Ага. Ветками. А ну как сбегут?
— Значит, им повезет, — ответил Павел Романович.
Комиссар засмеялся.
— Ценю откровенность, — сказал он. — За то можно и дерзость вашу простить. Но как поступить, прямо не знаю…
Комиссар повернулся, вглядываясь в темноту:
— Сударыни, готовы ли вы ночь напролет махать ветками ради спасения внешности сих, вовсе вам незнакомых, господ?
Никто не ответил. Жена путейского инженера вообще едва ли слышала разговор, а мадемуазель Дроздова упрямо молчала.
— Видите, — сказал комиссар Дохтурову, — не хотят. Так-то.
— Умоляю, оставьте усилия, доктор, — прозвучал вдруг голос Дроздовой. — Этот подмастерье революции здесь ничего не решает. Нужно говорить с той особой… Как там ее… С Авдотьей!
К комиссару тут же подпрыгнул Лель:
— Товарищ Логов, позвать Авдтотью Ивановну? Я мигом!
Комиссар крякнул.
— Не надо! Тут и дела-то нет… Так, пустяки. Я сам все решу. — И добавил, обращаясь уже к Павлу Романовичу: — Будь по-вашему. Женщин развяжем. Но если которая бежать расположится… В общем, вы меня понимаете.
* * *
Не понимал Павел Романович только одного — откуда у мадемуазель Дроздовой силы берутся. Вот уже второй час (это Павел Романович определил точно — у него было врожденное чувство времени) она безостановочно шагала вдоль ряда колодников с размашистой ольховой веткой в руке. Поначалу весьма бойко у нее получалось; но вскоре мадемуазель устала. Все чаще и чаще перекладывала свое орудие из руки в руку, и становилось очевидным, что барышни надолго не хватит.
А от жены инженера толку было и того меньше: она больше подле мужа стояла и на просьбы остальных вовсе не реагировала. Дроздова пробовала и уговаривать, и даже пенять, но потом отступилась.
Павел Романович понимал: давно пора переходить к действию. Но выжидал. Хотелось, чтоб караульщики к ситуации попривыкли, перестали то и дело коситься.
Но костер продолжал гореть, хмельные голоса становились все громче. Далее ждать было немыслимо.
— Мадемуазель, — шепнул Дохтуров, когда Дроздова поравнялась с ним в очередной раз. — Прошу вас задержаться.
— Что случилось?
— Послушайте: я это занятие придумал как ширму. Дело в другом — вы поможете нам бежать.
— Вы шутите. Каким таким образом?
— Снимите веревки. Дальше я сам.
Она подумала.
— Хорошо. У меня есть булавка. — Шепот у мадемуазель был на удивление звучным. Видимо, в прошлом ей редко приходилось приглушать собственный голос.
— К черту булавку. Вот что: вы пойдете к нашим церберам…
— И попрошу нож! Как-нибудь объясню.
— Ножа они вам не дадут. Надо иначе. Вы…
В этот момент кто-то из «витязей» поднялся со своего места. Подкинул в костер хворост, отчего в темное небо взметнулся сноп ослепительных искр. Пламя вспыхнуло ярче, и мадемуазель Дроздова торопливо взмахнула веткой над Павлом Романовичем. А потом быстро пошла прочь, разгоняя над головами колодников звенящую комариную стаю.
Дохтуров подумал, что следует выждать еще с полчаса. Но столько времени барышня могла и не выдержать. Поэтому пришлось поторопиться.
Когда мадемуазель подошла в очередной раз, он кашлянул. Спросил негромко:
— Вас как зовут?
— Анна Николаевна…
— Заклинаю, Анечка, только не торопитесь. Нужно, чтоб вы казались всем безмятежной.
— Хорошо, — сказала Дроздова, — не стану я торопиться. Знаете что? Я попрошу у них табаку! Стану курить и пережгу эти веревки. Я читала…
— Ничего не выйдет. Вы мне только спалите запястья.
— Может, зубами?..
— Еще хуже. Обслюнявите, веревка разбухнет, и тогда вообще все напрасно. Надо иначе.
— Но как?
— Слушайте. Я делал упражнения, растягивал путы. Теперь узел ослаб, но все одно его так просто не снять. Нужна смазка.
— Масло! — воскликнула мадемуазель, и Павел Романович увидел, как кто-то из караульных повернулся в их сторону.
— Нет-нет, — зашептал он. — Зачем вы так громко?
— Sorry… Но что ж вы хотите?
— Видите того солдата, с утиным носом?
— Нет…
— Да вон, у него винтовка рядом лежит.
— Да, сейчас вижу…
— Подойдете и попросите у него… — Тут Павел Романович отчего-то закашлялся, словно в горле у него пересохло.
— Что попросить?
— Попросите сала.
— Сала? — переспросила Анна. — А вы уверены, что оно у него есть?
— Уверен, — мрачно ответил Дохтуров. — Совершенно точно знаю.
— А как объяснить, для чего?
— Скажете, поранились. В лечебных целях.
— Ах вот как! Но позвольте — ведь я совершенно здорова!
— Опять вы кричите! — прошипел Дохтуров. — Ну и что, что здорова? Сейчас будете больна. Давайте сюда булавку.
— Н-нет-нет, — пролепетала Дроздова, — я все поняла…
Она отодвинулась в темноту, зашуршала платьем. Потом вскрикнула. Как ни тихо прозвучало ее восклицание, а утконосый караульщик возле костра все же услышал.
— Вы чё там? — Он привстал, вглядываясь. — Никак затеяли щупаться? А ну-ка…
— Это я, я! — звонко закричала Дроздова. — Товарищ революционный боец, я случайно поранилась!
Она сделала шаг к костру, но вдруг остановилась. Дохтуров увидел, как блеснули ее глаза.