— Я вспомнила, чье это сало… — придушенно проговорила Анна. — Ведь это… это…
Дохтуров промолчал. Да и что было сказать?
* * *
Все дело испортил инженер-путеец. Точнее, не он сам, а его супруга.
Получилось так.
«Средства для лечения» утконосый не дал, хотя мадемуазель Дроздова булавкой расковыряла себе руку нешуточно. Рыжий «витязь» лишь посмеялся. Но после обильных слёз — а более того, после нескольких особенных взглядов — мнение переменил и согласился отвести к «диду».
Как там все получилось, неизвестно. Да и некогда было расспрашивать.
Вернулась мадемуазель по виду целая и невредимая. В руках — глиняная плошка, выщербленная с краю. Утконосый сопроводил даму туда и обратно, сказал по обыкновению какую-то гадость и воротился к костру. Анна же пошла к колодникам.
Плошка была полна наполовину, но хватило и этого.
Он поморщился, ощутив чужой теплый жир у себя на запястьях. Но справился с собой быстро — профессия помогла. А вот у Дроздовой получилось хуже. Было даже издали слышно, как подкатывает у нее к горлу. Павел Романович опять засомневался, выдержит ли барышня. Но — выдержала.
Смазка действительно помогла. Но непоследнюю роль сыграли и узкие ладони Дохтурова, которые удобнейшим образом складывались «лодочкой».
Ему таки удалось освободить руки! Правда, оставались еще путы на ногах, но это потом.
Однако порадоваться не удалось. Уж как берегся — а о соседях-то и забыл. И, как выяснилось, совершенно напрасно.
— Вы только о себе подумали? — раздался вдруг женский голос.
Павел Романович (он сидел, опустив голову, — так удобней работалось) поднял взгляд. Жена инженера стояла рядом. В темноте была видна светлая мантилька на платье.
— Я все слышала, — проговорила инженерша. — Вы намереваетесь бежать. И я все видела. Она (кивок в сторону Дроздовой) вам помогает. А о нас всех вы подумали?
— Сударыня, что в моих силах…
— В ваших силах всех избавить от пыток, которым нас непременно подвергнут после побега.
— Я приведу помощь, — тихо ответил Дохтуров.
— Откуда вы ее здесь возьмете? Я не дура! Я требую, чтоб вы немедленно отказались от своего плана. Иначе я вас выдам!
— На что вы надеетесь? — спросил Павел Романович, чувствуя, что его самого надежда уже покидает.
— На Господа нашего. Он не оставит.
— Господь не оставит, коли вы сами себе поможете. Или хотя б не станете мне мешать, — ответил Дохтуров. И почувствовал: бесполезно. Не переубедить, ни за что.
В этот момент подошла Дроздова. Или она тут и стояла, просто он не заметил? Так или иначе, разговор она слышала. Но спорить не стала. Просто подняла руку — и с размаху хлестнула вдруг инженершу веткой по перепуганному лицу.
Та ахнула, отшатнулась.
— Вы просто дура, — проговорила Дроздова бешено, задыхаясь. — Вы только суньтесь еще…
Что в таком случае последует, никто не узнал.
За спиной Дроздовой, словно демон в ночи, вынырнул утконос-караульщик.
— Эт-то вы что ж, паскуды? — ласково спросил он. — Вы чё здесь удумали?
Потом он повернулся и посмотрел на Дохтурова.
Павел Романович хоть и понял, что дело пропало, а все же надеялся — если подойдет этот мерзавец поближе, так можно будет хоть одного его придушить. Прежде чем сотоварищи следом наваляться.
Но и это не получилось. Утконосый все отличнейшим образом себе уяснил. В темноте он видел, словно твой кот. И к Павлу Романовичу приближаться не стал.
— Ну, теперь на себя пеняй, — сказал он и вдруг ухватил Анну Николаевну за косу.
Дохтуров было рванулся — да куда! Ноги-то связаны.
— А с тобой, контра, я потом разберусь, — пообещал утконос, на ходу обернувшись. — Поглядим, что тогда запоешь, трубка клистирная.
Эх! Пропало все. А ведь почти уж устроилось. Чуть-чуть времени не хватило, чтоб развязать лодыжки. Теперь — конец. Как в народе говорят — отбедовали.
Остальные караульщики, увидав, что приятель их снялся с позиции и потащил одну из пленниц куда-то в сторонку, скоренько поднялись с земли. Придвинулись, головешками посветили.
— Тю! — присвистнул один, безбровый, с плоским лицом. — Гляньте, исхитрился с рук вервицу скинуть. А с ног-то не успел! — добавил он со значением.
— Теперь мы тебе такую казнь измыслим — землю грызть станешь, — сказал Дохтурову кто-то, остававшийся покуда в тени.
— Раз такое дело, надо к товарищу Логову. Да я сам к нему и побегу, как рыжий Петька воротится, — сказал безбровый.
— Ты давай щас ступай!
— Не. До Петьки повременю, — отвечал безбровый, косясь на жену инженера. Та стояла рядом, куталась в свою мантильку. Заметила взгляд «товарища» и улыбнулась — искательно.
Ах, глупая, глупая…
Павел Романович вздохнул. Все дело испортила. Не вмешайся она — может, наилучшим образом бы все обернулось. А она у «витязей» теперь сочувствия ищет. Наивная! Ничего, наверно, найдет. Только не сочувствие — а нечто совсем иное.
Павел Романович прекрасно понимал, отчего безбровый солдат медлил с доносительством. Хотелось ему знать: сойдет с рук рыжему утконосу насилие над пленницей или же нет. Если сойдет, тогда уж и этот своего не упустит. Вон как инженершу-то раздевает глазами. И ничего докладывать комиссару эти товарищи пока что не станут — ведь тот наверняка сюда других караульных определит.
Вот и вся диспозиция. Для пленников все действительно кончено.
Солдаты, потоптавшись вокруг, отодвинулись дальше к костру. Вязать обратно руки Павлу Романовичу не стали. Побоялись или просто лень было? Но сидели теперь, глаз не спуская.
А он все ждал женского вопля. Едва ли бедной барышне станут рот затыкать. Но время шло, и все было тихо. Наверное, подумал Дохтуров, все же втиснули кляп. Побоялись, что комиссар на вопли пожалует. Или Авдотья. Бедная мадемуазель Дроздова! Отчаянно ее жаль. И сделать ничего нельзя! А ведь это он довел ее до беды.
Дохтуров прислонился спиной к колоде. Празднично звенели над головой комары, всхрапывали лошади у коновязи.
«И все же, — подумал Павел Романович, — случись вторая попытка, я бы поступил точно так же».
Он долго сидел неподвижно. Караульщики у костра замолкли, молчали и пленники. Только звезды мигали над головой, словно передавали некую таинственную морзянку.
Вдруг Павел Романович заметил в стороне пятно света. Оно прыгало, ширилось. Ясно — кто-то шел с фонарем от амбара.
Дроздова? Жива? Отпустили?
Вряд ли, подумал Дохтуров. Ее ни за что не отпустят. Но тогда — кто пожаловал?