— Рыцарский идеал. — Хартман покосился на Вегу и стал читать ей вслух «Торнеаментум» — старейший шведский свод рыцарских турнирных правил: — «Будь добрым и доблестным воином, искусным в боевых играх. Блюди себя изнутри: избегай всего низкого и постыдного. Не говори худого о других. Остерегайся высокомерия. Блюди себя снаружи: думай, что говоришь. Не поступай бездумно или несдержанно. Сиди за столом как подобает. Помни о долге перед церковью и своим сюзереном. Будь добросердечен к беззащитным и нуждающимся, ко вдовам и сиротам. Будь любезен с дамой. Чтобы заслужить ее расположение, дерзай без страха в честной борьбе».
По разным концам ристалища, разделенного пополам бороздой, стояли рыцарь Ханс Висбю и Рыцарь Золотого Меча, готовые к бою. Улоф увидел среди публики свою мать. Она сидела на краю скамьи, маленькая и ссутулившаяся. Рядом с ней сидел их сосед, Хенрик. И возрадовался рыцарь Улоф, видя мать и доброго Хенрика.
По сигналу рыцари опустили свои копья длиной десять футов и бросились навстречу друг другу. Публика затаила дыхание. Ветер трепал чепраки и табарды. Земля дрожала под копытами. Рыцари сшиблись, и рыцарь Ханс Висбю выпал из седла. Люди поднялись со своих мест, кто-то сожалел, большинство ликовало. Лицо Веги побелело. Мария проследила за ее взглядом. Вега смотрела в сторону рощицы неподалеку. Мария взяла у Хартмана бинокль. Там, прячась за деревом, стоял Арне Фольхаммар, мужчина, читавший им лекцию в музее. Его лицо было обращено к ристалищу.
Под крики ликования Рыцарь Золотого Меча принял венец победителя из рук князя, надел его на голову своей даме, поднял ее и посадил впереди себя на коня. Было заметно, что они ездят вместе верхом не в первый раз. Пара, улыбаясь, приветствовала народ и благодарила за почести. Улоф поискал глазами мать, но ее рядом с Хенриком уже не было. Не было ее и внизу у ограждения.
Был темный августовский вечер, и ветерок, разогревшийся в каменных проулках Висбю между крепостной стеной и пакгаузами, ласкался о голые ноги Марии. Но с моря тянуло холодом. Мария, застегнув джинсовую куртку, снова уселась на скамью рядом с Хартманом и Улофом. Перед ними во всем своем величии раскинулось море, его темные волны сонно плескались о берег. Горизонта не было видно. Небо и море слились в единое целое. Взгляд Марии тонул в этой темноте и целостности. Есть особый покой, когда не видишь ничего созданного человеческими руками. Ты устремляешь взгляд на море, камни или огонь и не замечаешь, как течет время. Вдалеке послышались звуки флейты. Кто-то наигрывал фарандолу.
Первым заговорил Улоф:
— Сколько времени займет ваш расспрос? Мне нужно ехать в Лойсту. Там сегодня рыцарский пир.
— Немного, — сказала Мария и для порядка сначала записала его личные данные. — Нам было нелегко тебя найти. Кем ты работаешь?
— Дежурю ночью в пункте неотложной помощи, а также занимаюсь разведением лошадей. На них уходит много времени, но такое сочетание меня устраивает. Раньше я ездил на «скорой», но такой режим мне не подошел.
— Почему, по-твоему, исчез твой отец?
— Даже не представляю себе. Волнуюсь, естественно. Мы обзвонили всех знакомых на материке, спрашивали и в Готландском полку самообороны. Звонил я. Мама не любит говорить по телефону. Но никто ничего не знает. Я склоняюсь к мысли, что он покончил с собой. В каком-то смысле его время ушло. Та область, где он раньше мог самоутвердиться, больше никому не интересна. Это стало для него тяжелым ударом.
— Что бы ты сказал о ваших с ним отношениях?
Улоф призадумался и сказал неуверенно:
— Как рыцарь, стараешься следовать путем Князя мира, но всему есть границы. — Он вздохнул и сменил позу. — Я стараюсь уважать моего отца, но у нас разные взгляды на многое.
— На что именно? — спросила Мария.
— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
— Хорошо. Где ты был в понедельник в полшестого утра?
— Дома в Мартебу.
— Один?
— Я пас лошадей.
— Если допустить, что твой отец решил покончить жизнь самоубийством, мог ли он прыгнуть с борта парома? Притом что есть ведь люди, которые на такое в принципе неспособны. Как ты считаешь? — Мария повернулась, чтобы лучше видеть лицо Улофа.
Красив, мускулист, широкоплеч, с голубыми глазами. Сейчас он был взволнован и серьезен, но Мария уже видела его улыбку и могла себе представить, как та действует — что на молодых девушек, что на пожилых теток. У нее самой был уже иммунитет на такие вещи: за десять лет жизни с Кристером она узнала, что может скрываться за приятной улыбкой. Увы, но тут у нее застарелая травма.
— Не думаю, что он смог бы застрелиться. Потому что не хотел, чтобы его увидели в таком виде. Однажды пару лет назад местное отделение сил самообороны искало в лесу одного мужчину. Отец тоже там был и принимал участие в поисках. Этот мужчина ушел в лес с винтовкой и застрелился. Как раз отец-то его и нашел в шалаше из елового лапника. Тот пролежал тогда уже трое суток и был объеден лисами и разными грызунами. Нет, отец бы никогда не застрелился. И вряд ли повесился бы, по той же причине.
— Как мама справляется с хозяйством, когда он уезжает?
— Да справляется в общем-то. Отец старался уезжать, когда работы поменьше. Скоро уже пора убирать пшеницу. Если что, я сам помогу.
— Ей, должно быть, тяжело и работать в больнице в отделении для престарелых, и ухаживать дома за выжившим из ума отцом.
— Ну не такой уж он и безумный. Самое тяжелое — что у него ампутированы стопы и что он ничего не видит. Но ей не под силу таскать его вниз с верхнего этажа. Он, как пленник, сидит там наверху до тех пор, пока кто-нибудь из нас не придет. Дед запустил свой диабет, а это со временем сказывается. Иногда по ночам ему снятся кошмары про финскую войну, и тогда он просыпается. В войну он пошел добровольцем на фронт защищать Финляндию и там служил санитаром. Было страшно холодно. Мертвых из-за мороза не могли хоронить. Трупы сжигали. Когда тела попадали в костер, воздух в легких нагревался и выходил через горло, задевая голосовые связки. Казалось, мертвые кричат, и Ансельм не выдержал. Когда он услышал это впервые, то бросился вытаскивать тело из огня, думая, что солдат на самом деле жив. Он обжег пальцы. У него на теле все еще есть шрамы от ожогов. Через три месяца его отправили домой по причине нервного срыва, и он попал в психиатрическую больницу Святого Улофа, где провел несколько лет. Там он встретил бабушку, которая была на двадцать лет его моложе. Она страдала от депрессий и покончила с собой, когда маме было лет семь-восемь. Ансельм рано получил инвалидность. Вот такая у нас семейная история по материнской линии. Не слишком гламурная. Я теперь могу идти?
— Да, конечно, — сказал Хартман, все еще под впечатлением от рассказа, — конечно. Поздравляем с сегодняшней победой.
— Правда, он производит приятное впечатление? Что скажешь? — спросил Хартман, с трудом поднимаясь с жесткой и низкой скамейки.