Санкт Петербург, Россия
Прежде чем Рун смог ответить на оскорбительный упрек Григория, их разговор прервали. Глаза всех, кроме глаз Эрин и Джордана, повернулись в сторону богато украшенного входа в храм. И снова чувства Руна были оскорблены отражением мерцающих свечей на бесчисленных изразцовых плитках, полированном мраморе колонн и позолоченных поверхностях.
Помимо всего этого он услышал приближающееся к наружной стороне двери сердцебиение. Его ритм был ему знаком, но почему — ведь между слежением за ритмическими пульсациями сердец Эрин и Джордана и сигналами от перегруженных до предела органов, реагирующих на внешние раздражители, он не мог предположить ничего, что могло бы так резануть слух.
Затем раздался стук.
Эрин с Джорданом тоже обернулись, заслышав этот сильный требовательный стук костяшек пальцев по дереву двери. Григорий поднял руку.
— Ага, кажется, ко мне пожаловали еще и другие гости. Прошу у вас прощения.
Его мрачные прихожане, окружив Руна и его спутников, повели их к апсиде.
Рун не сводил с двери пристального взгляда, напрягая все свои органы чувств в попытке угадать, кто этот таинственный гость, но сейчас запахи крови и горелой плоти, исходившие от прихожан Григория, окутывали и его тоже. Удрученный неудачей, он глубоко вдохнул и произнес про себя молитву о ниспослании терпеливости в пору бедствия и несчастий. Однако молитва не принесла желаемого успокоения.
Григорий незаметно проскользнул в вестибюль, исчезнув из поля зрения, и, открыв дверь, вышел в густые холодные сумерки.
— Мне надоело, что нас постоянно пасут, — сказал Джордан, касаясь локтем Эрин.
— Как коров, — поддержал его Рун.
— Нет, не как коров, — возразил солдат. — Как быков. Надо же мне сохранить свое достоинство. Хоть как-то.
Они стояли в ожидании, Эрин, скрестившая руки на груди, выглядела самой спокойной из троих. Доверяла ли она Григорию, обещавшему сдержать свое слово не причинять им зла? Разумеется, она не была настолько глупой. Рун старался не вслушиваться в ее сердцебиение, а уловить то, что говорилось там, возле дверей. Но Григорий и его запоздалый гость отошли слишком далеко.
— Вы думаете, он действительно знает, где находится Книга? — обратилась Эрин к своим спутникам, ясно давая понять этим вопросом, насколько мало она в действительности верит словам Григория.
— Не знаю. Но если она в России, мы никогда не отыщем ее без его помощи.
— А что будет после этого? — задал вопрос Джордан. — Что будет потом? Что предпримет он — в отношении тебя, в отношении нас? Мне кажется, ничего веселого ждать не стоит.
Рун почувствовал некоторое облегчение, увидев, что Джордан понял, что представляет собой этот монах.
— Похоже, что так, — согласился он.
В голосе Эрин по-прежнему слышалась решимость.
— Я думаю, Распутин сдержит свое слово. Но это принесет столько же беспокойства и волнений, как если бы он его не сдержал. Он напоминает мне человека, одновременно играющего в шахматы на многих досках, но все время сохраняющего неизменно улыбчивое выражение своего лица.
Рун согласно кивнул.
— Григорий — человек слова, но вы должны внимательно прислушиваться к каждому звуку, слетающему с его губ. Он никогда не говорит ничего, не обдумав. А его преданность — это понятие чрезвычайно… путаное.
Джордан посмотрел на их молчаливое охранение, выполнявшее свои караульные обязанности, пока троица ожидала, что будет дальше.
— Дела обстояли бы проще, если бы церковь оставалась верна своему слову. Она должна была оказать помощь осажденному городу, особенно тогда, когда сюда в поисках пропитания нагрянули стригои. Может быть, тогда мы и не нашли бы в лице Распутина своего врага.
Рун перебирал пальцами бусины своих затертых четок.
— Я сам, обсуждая этот вопрос с кардиналом Бернардом, говорил ему, что Христос не обязывал нас придерживаться нейтралитета в войне, приносящей несчастья и бедствия, и что он обязывает нас бороться против этого всегда и всеми возможными средствами.
Рун не сказал им о том, что намеревался последовать за Григорием, когда тот во время войны возвращался назад, в Петербург. Он был уверен в том, что его неспособность убедить Бернарда оказать помощь осажденному городу была одной из его самых больших ошибок, допущенных им за все то время, что он пребывал в Ордене сангвинистов, — возможно, это было еще хуже того, что он совершил с Элисабетой.
Один из прихожан Распутина приблизился к ним. Сергей. Взгляд его был таким твердым, словно его глаза были стеклянными.
— Так ты признаёшь, что он был прав?
— Даже сломанные часы дважды в день показывают правильное время, — ответил Джордан, сложив на груди руки. — И учти, быть правым не всегда означает быть хорошим.
На этом их спор и закончился.
Весь последующий час Эрин посвятила изучению мозаичных панно, составляющие их элементы практически не отличались от драгоценных камней, и она останавливалась во всех местах, где могла дотянуться до них рукой, словно прикосновение к мозаике помогало ей понять суть изображения. Что касается Руна, то ему стало невмоготу взирать на них. Демонстрация таких прекрасных работ на религиозные темы в столь нечестивом и неосвященном месте [76] выглядела в его глазах прямым оскорблением Бога.
Джордан, как и подобает хорошему солдату, вернулся к столу, сел и, положив голову на столешницу, решил поспать, поскольку других дел у него не было. Практичность Джордана буквально привела Руна в восторг, но сам он не мог позволить себе подобного спокойствия и хладнокровия. Напрягая свои органы чувств, Корца пытался уловить то, что происходило за пределами церкви; прислушивался к ритму жизни города, погружающегося в ночь, к стихающему шуму автомобилей, к приглушенным шагам, замирающим вдали голосам — и все это на фоне мягкого шепота падающего снега.
Внезапно Рун услышал шаги и громкое сердцебиение кого-то приближающегося ко входу в церковь. Головы охраны разом повернулись, но алтарники и служки Григория, казалось, без труда узнали этого гостя, а потому и не потрудились снова отвести Руна и его спутников в потайное укрытие.
Сергей сбегал в вестибюль и вернулся оттуда с низкорослым остроносым мужчиной с сальными волосами.
— Не так-то легко было раздобыть то, о чем вы просили.
Мужчина подал Сергею пластиковый ящик размером с коробку для обуви в прозрачной заводской упаковке. Тот подал ему свернутые в рулончик банкноты, которые мужчина пересчитал желтыми от никотина пальцами. Снова свернув банкноты в рулончик, он кивнул Сергею и, быстрым незаметным шагом выйдя за двери храма, снова исчез в ночи.