«Анна Каренина», прочитал Федор Башилов.
— Федя, а чего у нас покрали-то? Ты не в курсе? Вроде из вашего отдела!
— Бронзу, Иван Ильич, и серебро.
— Тьфу ты, — плюнул гардеробщик в сердцах, так что очки подпрыгнули и он придержал их рукой, — а я думал, может, брешут!.. У нас из музея от сотворения мира ничего не воровали! Найдут, как думаешь?
— Найдут, — уверенно сказал Федор и снова посмотрел на сумку. — Наверняка найдут!
— Да нынче не люди, а супостаты какие-то пошли! Ну, на кой ляд им серебро и бронза музейная?! Ведь за копейки продадут таким же, как и сами, супостатам необразованным, а те все покидают, пошвыряют!.. А у нас ведь все в покое и порядке сохраняется еще с позапрошлого века! — Он помолчал, огорченно поглядывая на Федора поверх очков, и вдруг спохватился: — А ты чего не звонишь-то?
Федор звонил в собственную пустую квартиру.
— Я звоню, да никто не отвечает!
— А, ну звони, звони.
Иван Ильич зашаркал обратно к своему стулу, уселся, положил ногу на ногу, пристроил «Анну Каренину» и нацелился читать.
— Иван Ильич, я через вас внутрь пройду?
— А чего ж? Проходи на здоровье!
Виктория должна была выйти ровно через полчаса, и за эти полчаса Федор Башилов сгрыз все ногти.
В конце концов он налетел в коридоре на Марью Трофимовну, которая ледяным тоном объявила ему, что вскоре прибудет милиция и он к этому времени должен непременно вернуться на рабочее место.
— Раз уж вы не работаете, то хотя бы не носитесь по коридорам, — добавила она, подумав.
Сумка, которую он должен был оставить вместо той, что принесла Виктория, была у него в рюкзаке, и минут за пять до назначенного времени он вернулся в отдел. Все его тетушки потихоньку собирались домой. Нелечка, устав переживать, тихонько позевывала и закрывалась рукой. Мария Викторовна рассматривала какую-то большую книгу без всякого энтузиазма. Мария Викторовна номер два смотрела в окно, где уже засинели сумерки. А Марья Трофимовна ожесточенно писала что-то на большом желтом листе. Из всех этих занятий совершенно явно следовало, что рабочий день заканчивается, вот-вот кончится совсем и можно будет наконец-то уйти домой. А дома телевизор с любимым сериалом, чашка чаю, плед на диване — все хорошо!..
— Куда это вы собрались? — спросила Марья Трофимовна, когда Федор потянул с пола рюкзак. — Вы не можете уйти, с минуты на минуту должна приехать милиция и во всем разобраться! Или вы опять хотите улизнуть?
Федор замер и посмотрел на часы. Спине стало холодно.
— Мне только на пять минут нужно, Марья Трофимовна!
— Да вас целый день где-то носит! И еще неизвестно, какими делами вы занимаетесь! Поставьте ваш… чемодан и извольте сесть к столу.
— Марья Трофимовна, мне только на пять минут, правда! Я никуда не денусь!
— Зачем вам вещи?
— Какие вещи?
— Вот эти!
Федор посмотрел на лямку рюкзака в своей ладони и потом опять на часы.
— Я маме должен отнести, — сказал он умоляющим голосом. — Мы с ней договорились!
— О чем таком вы могли с ней договориться и зачем вам для этого вещи?!
— Она собиралась после работы в магазин, но у нее нет сумки, и она просила меня принести ей рюкзак. В магазинных пакетах носить еду очень неудобно, правда, Марья Трофимовна!
Марья Трофимовна молча смотрела на него через очки для «близи», и ему казалось, что он врет неубедительно, смешно, по-детски и никто ему не верит!
Время шло, и капающие секунды сотрясали его запястье.
— Я вернусь через десять минут!
Начальница пожала плечами.
— Н-ну хорошо, идите! Но я предупрежу охрану, чтобы из здания вас не выпускали!
— Я не собираюсь никуда уходить!
Федор подхватил рюкзак и ринулся вон из комнаты, чувствуя только, как уходит время.
Он вихрем пролетел через все этажи и коридоры, перед крохотной внутренней дверью в гардероб остановился и задержал дыхание, стараясь дышать потише. Никаких камер наблюдения в этом коридоре не было, и все сотрудники об этом знали, и Федор быстро расстегнул рюкзак, вытащил на свет божий огромную сумку, с которой некогда ездил на Селигер, дернул «молнию», открыл и запихал рюкзак внутрь, чтобы сумка не была похожа на дохлую собаку. Из-за дверцы раздавались какие-то голоса, и Федор знал, что должен торопиться. Он встряхнул сумку, чтобы рюкзак внутри не съезжал на одну сторону, выдохнул и распахнул дверь.
— …а я вам говорю, что испачкали! Ну вот, вот посмотрите! Видите?! А вот этого ничего не было, между прочим! А теперь здесь грязь! Ужасная грязь!
— Девушка, ну что вы говорите?! Где же грязь?! Это вам просто показалось!
— Нет, неправда! Я же вижу! А тут вообще мех выдран! Что вы здесь делали с моей шубой, в этом музее?! А я думала, приличное место! И люди на вид такие хорошие! И искусство кругом! А вы мне шубу испортили!
Виктория стояла в центре вестибюля и скандалила всласть. Иван Ильич держался за сердце, тучная колышущаяся администраторша — Федор позабыл ее имя — потрясала перед носом Виктории ее шубой, смотрительница зала русского искусства в пуховом платке пыталась вразумить буйную скандалистку, и охранник, всегда сидевший на стуле возле служебного входа, тоже подтянулся и смотрел с интересом. На Федора никто не обратил внимания.
Он просто зашел в гардероб, наклонился и взял сумку. Она оказалась очень тяжелой, особенно по сравнению с той, которую он держал в руке и где был только его скомканный рюкзак.
Он аккуратно поменял сумки местами и сделал шаг в сторону служебного входа. Помедлил и оглянулся.
— Вы знаете, сколько стоит моя шуба?! Нет, хоть представляете, сколько она стоит?! Три тысячи долларов! И я подам в суд на ваш поганый музей, потому что мне ее испортили!
—Да она сумасшедшая просто! Распустили их! Три тысячи долларов, поглядите на нее! Не переживайте, Иван Ильич, ничего там нет, никакой грязи! Да она придумала все, чтобы нам нервы помотать, они теперь все такие! Все! Иван Ильич, не волнуйтесь! У него сердце больное, а эта девица его в чем-то обвиняет! Да как вы можете, девушка?! Как вы смеете говорить такое нам?! У нас в музее…
Виктория оглянулась только на одну секунду. Нет, даже на долю секунды, и снова заверещала что-то насчет шубы, а Федор сделал еще один шаг и оказался за дверцей с надписью «Служебный вход».
Голоса отдалились, и шум скандала сразу стал мелким, незначительным. Федор перевел дыхание. Серебро и бронза тяжело оттягивали руку.