— Вероника Павловна!
От неожиданности она поскользнулась, чуть не упала и нелепо взмахнула руками. Сквозь летящий снег к ней подходил Олег Петрович Никонов. Машина с распахнутой задней дверью и освещенным салоном маячила у него за спиной.
— Добрый вечер.
— Вы меня напугали.
— Простите.
Он подошел и посмотрел ей в лицо.
— Все в порядке?
— Да. Да, конечно! А Федор вам не позвонил разве?! Он должен был позвонить, хотя у них в отделе милиция была до самой последней минуты, а я ушла, чтобы просто подозрений ни у кого не возникло, почему я так долго сижу и домой не ухожу…
— Вероника Павловна…
— Простите меня, Олег Петрович, я сама не знаю, что говорю! Я волновалась очень, понимаете?..
— Понимаю. Мне нужно с вами поговорить.
— Конечно, конечно. Давайте поговорим. Прямо сейчас?
— Если у вас нет более важных планов на вечер.
— У меня? — поразилась Вероника. — Планов?! Нет у меня никаких планов!
— Вот и отлично. Тогда пойдемте в машину. Я подвезу вас домой, и заодно мы поговорим.
— О… Федоре, да?
Олег пожал плечами.
— Если хотите, можем поговорить и о Федоре, но у меня другой вопрос. Мне нужна ваша консультация.
— Моя консультация?!
— Давайте сядем в машину, — неторопливо предложил Олег Петрович. — И все обсудим.
И взял ее под локоть.
За последние лет двадцать никто не брал ее под локоть! Петр Ильич не в счет.
Она засеменила следом за ним к громадной, словно океанский лайнер, машине, и Гена, сидевший за рулем, поздоровался с ней, как со старой знакомой, и Олег пропустил ее вперед, и она забралась внутрь, он сел рядом, и машина поехала.
Все молчали.
Вероника тихонько отряхивала подтаивающий снег с куртки и стыдилась того, что капли летят на ковры, которыми был устлан пол в этой необыкновенной машине.
Она долго возилась, и Олег Петрович ей не мешал, смотрел в окно, и наконец, угомонившись. Вероника снова начала было рассказывать, как ему благодарна за все, что он для них сделал, и что они без него совсем, совсем пропали бы, а он все молчал.
Вероника выдохлась и замолчала.
В его присутствии она чувствовала себя ужасно — пятнадцатилетней нескладной девчонкой, а не женщиной за сорок, имеющей сына-жулика!..
— Все это превосходно, — сказал наконец Олег Петрович. — Просто превосходно!
— Что… превосходно?
— Все, что вы говорите, не может меня не радовать. Я просто счастлив, что мои старания так успешно завершились. Впрочем, еще не до конца. Я до сих пор не знаю, кто и за что убил Василия Дмитриевича, куда девалась шкатулка и где мне ее искать.
— Вы думаете, что шкатулка у Федора?
— У Федора ее нет. Скорее всего, она у того, кто убил старика.
— Вы думаете, что его убили из-за этой шкатулки?
— Скорее из-за того, что было в шкатулке. Собственно говоря, ваша помощь нужна мне как раз для того, чтобы разобраться, что именно там было.
Вероника удивилась:
— Вы не знаете, что там было?!
— Знаю. Я хочу вам показать, потому что ваш сын сказал мне, что вы работаете в отделе русской иконописи.
Вероника смотрела на него во все глаза.
— Ну да. Работаю. Но какое отношение шкатулка имеет к русской иконописи?!
— Вот именно поэтому я и хотел, чтобы вы все увидели своими глазами. Впрочем, мы уже приехали.
Машина въезжала на круглый дворик, засыпанный снегом, с фонарями и византийскими колоннами, поддерживающими портик.
— Я здесь живу, — буркнул Олег Петрович, увидев ее лицо. — Только в обморок не падайте! У меня мало времени, и хотелось бы, чтобы вы все время находились в сознании.
— Что?.. — переспросила Вероника.
Нет, конечно, все смотрели сериалы и еще программу на НТВ про ремонт — там время от времени показывали то французских графов, то английских герцогов, которые жили именно в таких местах. Программа программой, однако Вероника была совершенно уверена, что никаких таких мест на самом деле не существует и существовать не может, и людей, которые жили бы в таких домах, тоже не существует, и все это выдумки тех, кто снимает кино и сюжеты про ремонт.
Ну, трудно нормальному человеку вообразить, что можно жить… в Лувре! Почти невозможно.
Вернее, совсем невозможно.
Вероника старалась не смотреть по сторонам и на свое отражение в многочисленных зеркалах не смотрела тоже, ибо отражение это самой своей сутью оскорбляло окружающую роскошь и благолепие! И что-то вроде классовой ненависти вдруг кольнуло ее, и пришлось даже напомнить себе, что этот человек — не угнетатель бедных и несчастных, а спаситель ее сына и она ему «век должна быть обязана»!
В квартире она долго снимала сапоги. Маялась от сознания собственной неполноценности и одергивала голубенький свитерок, который слишком ее обтягивал — все складки в ненужных местах неприлично вылезали из него в разные стороны. И причесаться ей хотелось, и губы подмазать розовой помадкой — наверное, поживее бы выглядела, если бы причесалась и подмазала!
А потом она вдруг обиделась. Зачем она так старается? Зачем натягивает свитерок? И какая разница этому человеку, напомажены у нее губы или нет?! Может, она хочет на него впечатление произвести?! Показаться лучше, чем она есть на самом деле?!
Даже если она станет лучше в миллион раз, ему-то какая разница?! Им, живущим в Луврах, простые смертные ни к чему! И как простые смертные ничего не знают о богах, так и боги вряд ли догадываются о том, что простые смертные в принципе существуют в природе.
— Вероника Павловна, где вы застряли?
— Проходите, проходите, — сказал из-за ее спины водитель Гена. — Во-он туда, прямо, а потом налево заворачивайте! Там кабинет.
Вероника пошла прямо, а потом завернула налево и еще какое-то время шла, старательно не глядя по сторонам, и наконец дошла до единственной распахнутой настежь двери. Олег Петрович стоял посреди огромного, но тем не менее уютного пространства. Громадных размеров стол на львиных лапах царил посередине этого пространства, и вокруг были книги, море книг, от пола до потолка, и деревянная стремянка с латунными ручками, и какие-то портреты, и еще, кажется, бюро, и еще что-то, как раз в духе Лувра — почему-то Вероника зациклилась на Лувре.