— Ты была прекрасна, — сказал он ей. — Мне еще никогда не было так хорошо.
— Не думаю, — начала она. — Видимо, я недостаточно сведуща в подобного рода делах.
— Тсс, — сказал он, нежно целуя ее в губы. — Я не собирался присваивать тебе титул вавилонской блудницы. Я лишь сказал, что мне никогда не было так хорошо.
— В самом деле? — недоверчиво спросила Элинор. — Полагаю, опыт у тебя немалый.
— Ах, вот оно что! Тебе не дает покоя мое прошлое? — усмехнулся он. — А как быть с твоим Гидеоном? Ты ведь именно о нем вспоминала, когда я овладел тобой!
— Это совсем другое, — потупилась она. — А где, интересно, мой Ойстер?
— Не стоит то и дело вспоминать о нем, он в этом не нуждается. Наверняка он пригрелся в уютном местечке и спит. Он ведь любит поспать.
— Почти весь день спит. Не спит лишь, когда ест или гоняется за собственным хвостом.
Она чувствовала, что пора возвращаться домой. Их длительное отсутствие не могло пройти незамеченным. Лизетт могла встревожиться, хотя была слишком беспечна для этого. Но были и другие, более внимательные...
— Пора возвращаться, — прошептала она.
— Ты права, — согласился Леопольд.
Она ощутила легкий укол разочарования, но понимала, что Леопольд прав. Гидеон тоже всегда был прав.
Но они продолжали стоять, прижавшись друг к другу, и его жезл снова затвердел.
— Движение — это то, что я люблю больше всего на свете, — произнес Леопольд. — Но ты почему-то хмуришься.
Элинор посмотрела ему в глаза, боясь увидеть в них осуждение. Возможно, он порицает ее за то, что она медлит, не желая упускать его. Вероятно, он считает ее такой же, как куртизанка.
Да, в ней есть что-то от куртизанки, она готова признать это. Какое все же это утомительное занятие — делать мужчин счастливыми и вместо благодарности получать осуждение.
— Эй, очнись... — громко прошептал он ей в ухо.
— Нам пора, — печально произнесла Элинор.
— Что за упрямая девушка! — воскликнул он, внезапно подхватив ее на руки и направляясь куда-то за скалы.
— Куда ты тащишь меня? Я сама могу идти. Мне надо только найти мою одежду. Мои вещи! — вскричала она. — Мы бросили их совсем не там.
— Одежда тебе не нужна, — ответил он, опустив Элинор на зеленую травку, и накрыл ее своим телом. — Ты, кажется, намекнула, что нам пора подвигаться... — напомнил он ей.
«Так вот что он имел в виду!» — обрадовалась Элинор, но вслух произнесла:
— Нет уж, увольте. — Она милостиво улыбнулась ему, но без намека на возможность продолжения. Она немного устала и не хотела чувствовать себя игрушкой мужчины, пусть даже самой любимой.
— Нет? — удивился он, заглянув ей в глаза.
— Нет, — ответила она.
— Ты должна объяснить мне, что у нас было не так, иначе не попадешь домой до конца дней своих! — шутливо пригрозил он.
Она игриво хихикнула:
— О, ты собираешься держать меня здесь вечно? На берегу этого милого ручья?
— Именно так.
— Хорошо, я скажу тебе, — начала она. — Я не похожа на других леди, мое поведение можно назвать неподобающим... Я чувствую себя счастливой, благодарна тебе, но, с другой стороны, все это так утомительно. Я чувствую уколы совести, раскаяние...
— Что-о?
— Ты сказал, что я не похожа на вавилонскую блудницу, но что-то от нее во мне все же есть.
— В самом деле? — с любопытством спросил он.
— Не знаю, как это объяснить, — сказала она, освобождаясь от него и усаживаясь. — Я хочу получить мою одежду, Вильерс!
Он изменился в лице.
— Леопольд, — поспешила она исправить положение.
— Только Леопольд, никаких Вилъерсов! — сказал он. — Запомни это раз и навсегда.
— Леопольд, — как можно нежнее произнесла она. — Ты женишься на Лизетт, а я выйду за Гидеона.
Он, усмехнувшись, опрокинулся на спину и усадил ее на себя.
— Может быть, объяснишь мне, как это получилось, что каждый из нас подобрал себе столь божественных спутников?
— Не нахожу в них ничего особенного.
— Как же так? Златокудрая Лизетт и златокудрый Гидеон. Помнишь это место о золотых девочках и мальчиках у Шекспира?
— Я только сейчас начала читать его сонеты.
— Это не из сонетов, а из одной его пьесы: «...а золотые девочки и мальчики в кудрях бесславно обратятся в прах». Я никому не желаю зла, но мне кажется, это сильный образ, и у нас игрушечные партнеры. Наша ситуация напоминает мне путаницу в пьесах Шекспира, дорогая Элинор!
Он вдруг рассмеялся с трагическим блеском в глазах. А она боязливо поежилась, передвигаясь повыше к его груди, чтобы не чувствовать его затвердевшего жезла у своего лона.
— Я чувствую себя шлюхой, — вдруг заявила Элинор. — Ведь я сама соблазнила Гидеона. Он даже отговаривал меня, пытался охладить. Но я... я заставила его!
— Что же тебе оставалось делать, имея дело с таким ханжой? Я тебя вполне понимаю. Будь я на месте твоего отца, то благословил бы тебя на этот подвиг, — ответил Вильерс, придвинув ее поближе к своему жезлу.
— Ты бесстыдник! — сказала Элинор, густо покраснев.
— Что проку в ложном стыде? — спросил он. — Лучше поговорим о тебе. Я хочу узнать, есть ли у тебя более серьезные основания считать себя шлюхой.
— Ты обращаешься со мной как с глупышкой, — сказала Элинор, закрыв лицо руками.
Он отнял ее руки от лица.
— Я просто хочу развлечь тебя. Невозможно вечно оставаться серьезной, как твой зануда Гидеон, который стольким тебе обязан. Он должен боготворить тебя за то наслаждение, которое ты ему доставила, а не морщиться и порицать, как какой-нибудь чистоплюй.
— Вот как?
— Да. И лучше бы ему подыскать себе другую пару, раз у него столько сомнений.
— Ты не смеешь так отзываться о моем женихе, — запротестовала она.
— Ты встретила меня, и мы как трут и огниво, от нас идут искры, чуть ли не целый фейерверк. А ты посыпаешь себя и меня пеплом твоей бывшей тлеющей страсти! С чего ты взяла, что я отношусь к тебе как к куртизанке?
— Ты сам на это намекал...
— Я сказал, что мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой. Но я не говорил, что ты самая опытная из моих любовниц.
Она внимательно посмотрела на него.
— Что ты прицепилась к этому? — спросил он, взяв ее пышную грудь в ладони.
— Может быть, ты обучишь меня? — спросила Элинор.
— Я должен открыть тебе, что ты самая худшая из всех куртизанок Англии, — объявил он.