Она обильно полила кленовым сиропом четыре пышных, сложенных одна на другую оладьи, и наблюдала за тем, как сироп стекает с этой кручи, образуя на тарелке лужицу янтарного цвета.
«Интересно, почему замолчала мама?» — подумала Энджи и, подняв голову, снова посмотрела на нее. На лице у матери застыло выражение спокойной печали.
— Мне жаль, что ты не чувствуешь себя самой собою. Может быть, как только ты вернешься в школу или снова возьмешь в руки свою гитару — я уверена, что мисс Мэнда будет просто счастлива… — Она замолчала, не закончив фразу.
Энджи пожала плечами.
— Прости меня, — снова сказала мама. — Я хочу тебе помочь, но у меня, похоже, ничего не получается. Дорогая, а кем ты себя ощущаешь?
— Все очень странно и необычно, — сказала Энджи, отделив вилкой большой кусок оладьи. — Внутри я осталась прежней, такой, какой ушла в поход. Но моя одежда теперь мне мала, мои волосы почему-то стали длинными, и, когда я подхожу к зеркалу, мне кажется, что я вижу призрак той Энджи, в которую превращусь, когда повзрослею. Это меня пугает.
Она запихнула в рот весь кусок, с которого стекал сироп, и, прожевав, проглотила его. На губах остался сладкий привкус. Она вздохнула.
— Я не знаю. Скажи мне, кого ты видишь?
— Я вижу свою дочь, — сказала мама, взяв ее за руку. — Милую, прелестную девочку, которая скоро станет девушкой, — добавила она.
Погладив пальцы Энджи, она заметила серебряное кольцо.
— Красивое, — сказала она. — Я его не помню. По-моему, раньше у тебя его… не было.
Энджи тоже не знала, откуда оно у нее появилось, но почему-то решила, что не стоит об этом говорить матери.
— Конечно было. Я ношу его уже довольно долго, — сказала она. Вышла этакая полуправда-полуложь.
— У меня уже, наверное, старческий склероз. Ладно, лучше скажи мне, чем бы ты хотела сегодня заняться? — спросила мама. — Может быть, купим тебе кое-что из одежды? Как ты на это смотришь? И школьные принадлежности. К доктору тебе нужно будет ехать только после трех, а я взяла на работе выходной.
— Подожди. Ты работаешь? И давно? — удивилась Энджи.
В свое время ее мать добровольно согласилась стать домохозяйкой, и такое положение вещей ее вполне устраивало.
— Библиотека наконец получила дополнительное финансирование, это было примерно два года назад, и поскольку нам нужны были… в смысле, поскольку я всегда помогала им, так сказать, на добровольных началах, они взяли меня на работу.
Энджи заметила ее обмолвку.
— Вам нужны были деньги? Неужели отец потерял работу?
Мать так энергично замотала головой, что ее каштановые с проседью локоны совершенно спутались.
— Нет-нет, у него все хорошо. Его даже повысили — сделали заведующим отделом сбыта местного филиала компании. Нет. Мы просто… Понимаешь, искать пропавшего человека — дело весьма дорогостоящее. Частные детективы, объявления в газетах и на телеканалах. Только, ради бога, умоляю, не смотри на меня так! Мы с отцом совершенно не жалеем о том, что потратили такую кучу денег.
Усилием воли Энджи подавила внезапно возникшее чувство вины. Она не совершила ничего предосудительного. Она не сбегала из дому и не состояла на учете в полиции как малолетняя преступница. По крайней мере, ей так казалось.
— Не волнуйся, дорогая. Теперь все будет хорошо, — сказала мама и крепко сжала ее руку, словно пыталась убедить в этом саму себя.
Капля сиропа упала на одеяло. Энджи сразу сняла ее пальцем, а потом облизала его.
— Ты уже кому-нибудь рассказала? В смысле, не толпятся ли на лужайке перед нашим домом репортеры, ожидая, пока я позавтракаю и приму душ?
Испуганная мама, вскочив с кровати, подбежала к окну и раздвинула шторы.
— Нет. Не вижу ни одной телекамеры. Фил, детектив Броуган, сказал, что постарается сделать все возможное, чтобы журналисты ничего не узнали о твоем возвращении. Об этом знают только в полиции. Ты пообщаешься с прессой, когда будешь готова. Даже не представляю, как сохранить это в тайне. Дело в том, моя дорогая, что твое исчезновение наделало очень много шума, — пояснила она, вглядываясь куда-то вдаль. — Кстати, раз уж мы заговорили о том, кто должен знать о твоем возвращении, а кто не должен, ты не хочешь позвонить Ливви?
О боже! И что же она скажет? Привет, Ливви, я вернулась, хотя все считали меня мертвой. Меня не разорвали кугуары. Что у тебя нового? Нет, сегодня она не в состоянии вести подобные разговоры.
— Ну, не знаю. Думаю, что мне сначала нужно поговорить с психологом.
Мама недоуменно подняла брови.
— Но, может быть, твои друзья… — Она замолчала, поняв, что неправа. — Прости. Конечно, тебе нужно сначала освоиться, свыкнуться с переменами, которые в тебе произошли, разобраться в себе самой. Ты еще не готова к общению с другими людьми. Я все понимаю. Однако я все-таки позвонила бабушке. Вчера вечером, после того как ты уснула. Дядя Билл привезет ее к нам в воскресенье, — сказала она и задернула шторы.
— Модя Билл? — удивилась Энджи.
Так она называла младшего брата отца, который был намного младше него и всего на восемь лет старше самой Энджи. Это прозвище она дала ему, когда ей было шесть лет, а ему всего четырнадцать: молодой дядя стал модей. Она не видела его целую вечность.
— А дедушка? Он что, не приедет?
Мама молчала, неподвижно глядя в одну точку. Это молчание длилось довольно долго, и Энджи все поняла. «О нет, прошу тебя, только не надо ничего говорить!» — закусив нижнюю губу, мысленно попросила она мать.
Однако мать все-таки сказала:
— Энджи, дорогая, ты, конечно, ничего не знала. Мы потеряли дедушку. Это случилось полгода назад.
Ей показалось, что внутри у нее образовался вакуум. Она не могла говорить, лицо словно окаменело. Слезы катились по щекам, капая прямо в тарелку с оладьями. Что еще случилось за время ее отсутствия? Чего еще она не знает?
Охнув, мама закрыла правой рукой рот, а левую прижала к животу. Она оглядывала комнату так, словно что-то искала.
— Я… нет, — пробормотала она.
Энджи поняла, что она не притворяется.
— Что, мама? Говори, раз начала. Не надо ничего от меня скрывать. Я больше никогда не увижу своего дедушку, что может быть хуже этого? — воскликнула Энджи. Она смотрела, как мать сжимается от боли, и ее осенила ужасная догадка: — У тебя рак? О господи! Неужели это правда?
— О нет, дорогая моя! Это не… это… хорошие новости, — сказала мама, кусая губу. — Я в положении.
Энджи недоуменно уставилась на нее.
— В каком положении?
— Энджи, дорогая, я беременна.
У нее зашумело в голове, и она уже не слышала того, что говорила мать. Энджи видела, как шевелятся ее губы, но в ее голове бушевал настоящий ураган и все слова матери тонули в этом шуме. О боже, значит, это правда! Еще один ребенок. Они сдались, отказались от нее, поверили в то, что она никогда не вернется домой. Они предали ее.