— И здесь будет то же самое, — кивнув, пробормотал Невин. — Я слышал, как Ольмстрем, Дотери и еще кое-кто разговаривали про это с отцом. Жаловались, что Уотфорды их обирают… — Невин плохо разбирался в тонкостях этих дел. Детям никто не объяснял про расчеты и проценты в лавке. — Дотери говорит, что кое-кто сговорился против бедняков, — поведал мне брат таким тоном, словно вовсе не был уверен в том, что Дотери говорит правду.
— И что? Мне-то какое дело, выплатит Дотери свой долг Уотфордам или нет? — фыркнула я, делая вид, что мне это безразлично. Но на самом деле я была не на шутку потрясена мыслью о том, что кто-то готов отказаться от уплаты долга. Отец учил нас, что такое поведение безнравственно, что так себя может вести только человек, который сам себя не уважает.
— Все может обернуться очень даже паршиво для твоего любимчика Джонатана. — Невин осклабился, радуясь возможности подразнить меня. — Если каша заварится, не только Уотфордам достанется. У старосты бумага на их собственность… А если они откажутся ренту платить, что будет? В Фэйрфаксе мужики три дня дрались. Я слыхал, что они констебля раздели догола и поколотили палками, так что потопал он домой в чем мама родила.
— А у нас в Сент-Эндрю и констебля никакого нет, — проговорила я, встревоженная рассказом брата.
— Скорей всего староста пошлет к Дотери своих самых здоровенных лесорубов и потребует уплаты.
В голосе Невина прозвучало что-то вроде благоговейного страха. Его почтение к властям и желание увидеть, как свершится справедливость, пересиливали (отцовская выучка, ясное дело) мечту о том, чтобы Джонатану стало худо.
Дотери и Ольмстрем… староста и Джонатан… даже чопорная мисс Уотфорд и ее такой же напыщенный братец… Я была унижена тем, что ничего не знаю. Нехотя, но все же я зауважала брата за то, что в жизни он разбирается куда лучше, чем я. «Интересно, — подумала я, — что же еще происходит на свете, о чем я ничего не знаю?»
— Как думаешь, отец присоединится к ним? Его арестуют? — встревоженно прошептала я.
— У старосты нет бумаги на нашу землю, — сообщил мне Невин пренебрежительно, свысока. Он явно презирал меня за то, что мне неизвестны такие элементарные вещи. — Отец владеет землей по праву. Но, сдается мне, он с этим малым согласен. — Невин кивком указал на проповедника. — Отец сюда пришел, как все прочие. Все думали, что будут свободными, да только так не вышло. Одни вкалывают, а другие богатеют, как Сент-Эндрю… В общем, такие дела, — пробормотал Невин, пиная носком ботинка сухую землю. — Хахалю твоему беды не миновать.
— Он не мой хахаль, — огрызнулась я.
— Значит, ты хочешь, чтоб он твоим хахалем был, — издевательски изрек мой брат. — Вот только зачем тебе он — одному Богу ведомо. Видать, у тебя с головой неважно, Ланор, ежели ты втюрилась в такого ублюдка.
— Ты просто ему завидуешь, потому и не любишь его.
— Я? Завидую? Этому павлину?
Невин выругался и пошел прочь. Он не пожелал признать, что я права.
Примерно три десятка горожан пошли за проповедником до фермы Дейлов, расположенной за холмами. Там он должен был продолжить проповедь для тех, кто был готов его слушать. Дом у Дейлов был большой, просторный, но все равно мы сидели там тесно, плечом к плечу. Мы ждали, что еще нам расскажет этот пылкий проповедник. Миссис Дейл разожгла огонь в большом кухонном очаге, потому что даже летом по вечерам у нас бывало прохладно. Небо за окнами потемнело, приобрело цвет барвинка, только на горизонте светилась розовая полоса.
Как же, наверное, Невин злился на меня… Я умоляла родителей позволить мне еще послушать проповедника, а это означало, что мне нужен провожатый. Отец внял моим мольбам и сказал Невину, чтобы тот пошел со мной. Мой брат рассердился, густо покраснел, но перечить отцу не смог. До самого дома Дейлов он топал по дороге позади меня. Правда, надо сказать, что Невин, невзирая на приверженность устоявшимся обычаям, все же был немного склонен к мятежности, и поэтому, я так думаю, он втайне радовался тому, что сможет еще послушать бродячего проповедника.
Тот встал у очага и обвел нас взглядом. На его губах играла зловещая усмешка. Сидя вблизи от него, я увидела, что проповедник не так уж сильно похож на священнослужителя, как мне показалось, когда я смотрела на него, стоящего на полянке у леса. И все же он как бы заполнял собой комнату, и даже воздух в доме казался разреженным, как на вершине горы. Он начал с того, что поблагодарил нас за то, что мы согласились выслушать его, поскольку сейчас он собирался поделиться величайшей тайной с нами — с людьми, которые, придя сюда, доказали, что жаждут правды. А правда состояла в том, что церковь — какую бы веру ты ни исповедовал (а в наших краях проживали большей частью конгрегационалисты), была самой большой проблемой, самым элитарным институтом, и служила только поддержанию существующего порядка. Услышав последнюю фразу проповедника, Невин согласно ухмыльнулся. Он ужасно гордился тем, что ходит с матерью в католическую церковь и не сидит по воскресеньям бок о бок с отцами города и прочими привилегированными семействами.
«Мы должны отказаться от установлений нынешней церкви, — продолжал вещать проповедник, яростно сверкая глазами, — и принять установления, которые более соответствуют потребностям простого человека». Более всего, по его мнению, из церковных установлений устарел институт брака.
В комнате, где плечом к плечу сидели тридцать человек, стало так тихо, что упади на пол булавка — и все бы это услышали.
Проповедник начал расхаживать по небольшому пятачку перед нами, словно волк в клетке. Он возражал не против естественного влечения между мужчинами и женщинами. Нет, его возмущали законы, действующие в отношении брака. «Эти законы противоречили природе человеческой, — говорил проповедник, распаляясь все сильнее, тем более что ему никто не возражал. — Мы созданы для того, чтобы выражать свои чувства к тем, к кому действительно питаем влечение. Как чада Божьи, мы должны практиковать „духовное супружество“ — то есть выбирать тех партнеров, с которыми ощущаем духовную связь».
— Партнеров? — спросила одна из девушек, подняв руку. — Как же это? Больше одного мужа? Больше одной жены?
Глаза проповедника радостно вспыхнули. Да-да, мы все поняли правильно. Он вел речь именно о партнерах, ибо мужчина должен иметь право заводить столько жен, к скольким его влечет духовно, — и точно так же себя должна вести женщина. Он сказал, что лично у него две супруги, и в каждом городе, который он посетил, он находил духовных жен.
В комнате загомонили. Я почувствовала, как в, людях распаляется плохо сдерживаемая похоть.
Проповедник завел большие пальцы под лацканы сюртука. Он никак не ожидал, что жители Сент-Эндрю так легко, с такой готовностью воспримут понятие духовного супружества и тут же последуют его совету. Нет-нет, он ожидал, что мы подумаем об этом, что мы поразмыслим о том, до какой степени закон может властвовать над нашей жизнью. Подумаем и поймем, что он говорит правду.
А потом он хлопнул в ладоши, улыбнулся и сказал, что хватит с нас серьезных разговоров. Мы слушали его весь вечер, и настала пора немного возвеселиться. Так давайте же споем несколько гимнов — повеселее, встанем и потанцуем! Это была просто настоящая революция в сравнении с той церковной службой, к какой мы привыкли. «Веселенькие» гимны? Танцы? Все это звучало еретически. Однако, немного помедлив, некоторые все же встали и начали хлопать в ладоши. Довольно скоро они запели, но это были какие-то куплеты, а вовсе не гимн.