— Отлично. Приезжай!
— И мне будет приятно снова увидеть тебя, — сказала она, тщательно подбирая слова. «Приятно» звучало так кокетливо, лукаво, и в то же время игриво. Не то, чтобы ей хотелось быть игривой. Просто это была игра, и она приносила удовольствие.
— Мы с Карлоттой будем рады тебя принять. Ты, конечно, остановишься у нас.
— Если хочешь, я могу остановиться и в отеле. Редакция все оплатит, сам знаешь.
— Нет, нет, и слышать об этом не хочу.
— Ну, если ты не возражаешь. Тогда это все упрощает.
— Ни о чем не думай.
— Ну и хорошо. Просто замечательно. Я буду в Монтрё завтра ближе к вечеру.
— Позвони с вокзала. Я пошлю за тобой машину.
— Здорово, — сказала она. — Это очень мило с твоей стороны.
Она взяла из редакционных представительских сто тысяч франков — около трехсот долларов — и послала Клода за билетом на поезд, а сама поехала домой собираться. Ей потребовалось немного времени, чтобы побросать кое-какие вещи в легкую походную сумку. У нее был уже достаточный опыт командировок и она прекрасно знала, без чего может обойтись в пути, а это самое главное в умении правильно собираться в дорогу. Она олицетворяла собой стремительную сноровку: все ее движения были четко выверены, и только на одно мгновение она заколебалась, когда достала из ящика диафрагму. Она всегда брала ее с собой по привычке. Но сейчас она задумалась, не зная, понадобится ли она на этот раз. Но только на мгновение. Она сунула ее в сумку и пошла за блокнотом для рабочих записей, которые потом посылала в Нью-Йорк.
* * *
Фредди Гринделл потягивал кампари с содовой, сидя на террасе с видом на озеро. Слушая Мередита, он прикрыл глаза, повернул лицо к солнцу и сквозь полусмеженные ресницы вйдел, как в солнечных лучах его веки подернулись светло-красной пеленой. Он слушал, что говорит Мередит о Венеции — по существу тот репетировал будущее интервью. Конечно, это глупо. Мередит провел уже две недели на фестивале и ему целыми днями приходитесь говорить только о кино. А ведь любой может пойти и посмотреть кино. Главное-то — люди. С Мередитом почти не о чем поговорить. Вот Карлотта — другое дело! Странно, в самом деле, но ему нравилось общество женщин куда больше, чем общество мужчин. Даже больше, чем общество Мередита Хаусмена. Он великолепен, конечно, но как же скучно слушать его так долго. Интересно, о чем Карлотта с ним разговаривает? А может, они и вовсе не разговаривают. Может, они только и знают, что трахаются все время. Что-то он становится язвительным. Конечно, им есть о чем поговорить. Он знал, что и ему есть о чем поговорить с Мередитом — надо только Мередита раскрутить. Хоть чуточку. Чуточку — и все будет нормально. Но он уж очень суров. Фредди чувствовал, насколько суров Мередит. Это все оттого, что Фредди, как всем известно, педик.
Или почти всем известно. Есть у него, конечно, и преимущества. Он отличный сопровождающий. Что может быть безопаснее для репутации женщины — скажем, женщины, чей муж уехал по делам, или новоиспеченной вдовушки, — чем появиться на людях в компании Фредди Гринделла? Но за все приходится платить. Вот этот Хаусмен, например, чуть ли не агрессивно мужественный, деловитый, живой, но и он словно все время опасается, как бы маленький Фредди вдруг неожиданно не напал на него и не покусился на его ширинку. Глупость! Словно ему не известна старая мудрость: не следует гадить там, где ешь. Это справедливо в отношении как извращенцев, так и нормальных. Или даже в еще большей степени справедливо в отношении извращенцев. Для него же это был бизнес.
Нет, это не была работа в привычном понимании. Ну, конечно, на студии все встали на уши и послали его из Рима сюда, чтобы он находился при Хаусмене все время, пока репортерша из «Палса» не покинет виллу. И ему надо было только сидеть, улыбаться и ублажать корреспондентку. Журнальная Статья должна быть мажорной, восторженной. Все главные материалы номера обычно таковыми и бывают. Так уж повелось, что главный материал всегда считался своего рода одой, и редакторам постоянно приходилось выдумывать новые и новые хвалебные эпитеты, чтобы оправдать выбор темы. Они превращали героев своих материалов в кандидатов на Нобелевскую премию. Это был «Тайм» наизнанку. На страницах «Тайма» Нобелевские лауреаты выглядели глупыми простофилями.
Словом, ему можно расслабиться. Или нет? Если, допустим, какой-нибудь репортер — убийца из «Тайма» — подкрался бы сюда, сжимая в кулаке стилет, тогда ему бы пришлось предупреждать каждый его шаг, догадываться, какое впечатление произведут на него Мередит и Карлотта, и потом попытаться мысленно проследовать по всем хитросплетениям прохождения материала от пишущей машинки до первой верстки. Но нынешняя ситуация его озадачила. Что-то тут недоговорено. На поверхности все было абсолютно спокойно, но ему это не внушало доверия. Слишком уж все безмятежно. Он ничем не мог подтвердить свои подозрения, но все равно у него было такое ощущение, что что-то не так, что у Мередита и Карлотты что-то не клеится и что их взаимная предупредительность и учтивость — лишь маскировка. Для «Палса»? Для него? Друг для друга?
Надо подождать и понаблюдать. Он надеялся, что поймет, в чем дело еще до приезда репортерши.
Усилием воли он опять заставил себя прислушаться к тому, что говорит Мередит. Речь шла о неореализме, о новых итальянских картинах и о том, что американцам следовало бы тоже выпускать подобные фильмы. Что ж, это как раз то, что нужно для «Палса», Они представят его умным, проницательным и тонким ценителем искусства. И если Мередиту так уж необходимо «разогреться», репетируя будущее интервью с ним, то Фредди не возражает.
Он только хотел еще успеть подставить лицо под лучи рефлектора, а то вечернее солнце давало не слишком хороший загар.
На террасу вышла Карлотта, и Фредди сразу забыл о солнце. Она всегда приносила с собой массу новостей — кто напился, кто кого оскорбил, кто кого соблазнил, у кого устроили дикую оргию, а у кого вечеринка прошла вполне пристойно — все важнейшие новости о кинофестивале. Он привстал и изменил наклон спинки своего шезлонга так, чтобы солнце не слепило глаза. Но это был просто предлог. Он просто захотел встать, но чтобы при этом Мередит не подумал, будто он встал поприветствовать Карлотту — ведь он встал вовсе не для этого. Фредди встал, скорее, для собственной практики: он знал, как о нем отзывались — что он мужчина с изысканнейшими манерами.
Но Карлотта не села и не стала рассказывать о забавных происшествиях в Венеции. Она просто объявила, что звонит Джослин с вокзала.
— Я пойду поговорю с ней, — сказал Мередит и ушел в комнату.
— Расскажите мне о Венеции, — попросил Фредди Карлотту. Она выглядела расстроенной. Чем? — О самых-самых незабываемо-скандальных событиях.
— Ох, да все там как обычно.
— Уже интересно.
— О, простите, — сказала она. — Я думаю о своем.
— Я так и подумал, — сказал он.
— Вообще-то, мне кажется, это столь же ваше дело, сколь и мое. Или почти.