— Господи, Сюзанна, но это же просто ужасно, по-настоящему ужасно…
Сюзанна закрыла глаза и ничего не ответила. Она знала это и сама.
Зоя наклонилась к ней.
— А мог это…
Глаза Сюзанны открылись.
— Этого не может быть. Я… Нет. — Она вздохнула. — Нет. — Она уронила голову. — Нет.
Зоя снова откинулась назад и ничего не сказала.
Сюзанна подняла голову.
— Почему это должен был быть именно он? И почему сейчас? — В ней снова начали закипать эмоции. — Почему?
— Это не может быть он, только не Энтони…
— Тебя здесь не было, Зоя. Ты не видела эту фотографию, тебе не снился этот сон. — Ее мысли опять вернулись к прошлой ночи. — Этот сон, Зоя! О боже…
— Сюзанна…
Зоины глаза неотрывно смотрели на Сюзанну. Чистые, ясные и голубые. Не то что у Сюзанны — тусклые и коричневые. Она потянулась к Сюзанне и взяла ее за руку.
— Ты сейчас действуешь как терапевт?
Улыбка Сюзанны была такой же слабой, как и ее голос.
— Да уж, прихватила подработку на дом, — ответила Зоя. — А теперь дыши глубже. Успокойся. Это не может быть Энтони. Ты и сама это понимаешь.
Сюзанна ничего не ответила. Просто сконцентрировалась на дыхании и ждала, что Зоя скажет дальше.
— То, что случилось с Энтони, Сюзанна… С этим уже покончено.
Сюзанна ничего не сказала, но и не смотрела на нее.
Зоя пыталась заглянуть ей в глаза и нахмурилась.
— Сюзанна, все ведь и вправду закончилось, разве не так?
Сюзанна молчала.
Зоя отодвинулась и выпустила ее руку.
— О, но ты ведь не… Сюзанна, скажи мне, что ты все это не придумала.
Сюзанна подняла голову.
— Нет, я ничего не придумала.
— Уверена?
— Да, — сказала Сюзанна, уставившись на ковер. — Уверена.
— Хорошо. — Зоя улыбнулась. — Что ж, тогда тебе не о чем беспокоиться. Сегодня я переночую у тебя.
Сюзанна взглянула на нее.
— Ты не можешь этого сделать.
— Почему? Тебе нельзя оставаться одной. Я побуду с тобой. А завтра мы вместе пойдем на работу. Ты же пойдешь завтра на работу?
— Ну, в общем… Да, я надеюсь, но…
Сюзанна пыталась найти какое-то возражение. Это было типично для Зои. Прекрасно выглядит и прекрасное сердце. Иногда ей казалось, что она не стоит дружбы такой женщины.
— А как же Мерфи? Он…
— За пару дней ничего с ним не сделается. Он справится с этим. — Зоя улыбнулась. — У него наконец появится шанс соскучиться по мне. И, когда я снова вернусь домой, он будет ценить меня еще больше.
— Но…
Сюзанна почувствовала, как к глазам опять подступают слезы.
— Прекрати. Немедленно! — Зоя встала. — Я только на секундочку забегу домой и возьму кое-что из вещей. Ты сможешь побыть одна примерно час или поедешь со мной?
— Со мной все будет в порядке.
— Запри за мной дверь.
Сюзанна так и сделала, а потом еще трижды проверила все запоры. После этого она вернулась в гостиную и села. Ее кофе остыл. Она огляделась по сторонам, думая, чем бы заняться, чтобы отвлечься. Нужно чем-то занять голову до возвращения Зои. Она увидела телефон.
Нет.
Нет. Ей не следовало этого делать.
Но она знала, что сделает. И знала, кому должна позвонить.
Нет.
Она взяла трубку. Потом положила ее на стол.
Она не отрывала от нее глаз.
Нет.
Она снова взяла ее. Пальцы сомкнулись вокруг трубки, словно когти орла, ухватившего добычу.
Она набрала номер, который помнила наизусть. Номер, который никогда не забудет.
Анни смотрела на висевшую на стене картину и думала, что можно было бы сказать о ней и о человеке, которому она принадлежит.
Картина эта занимала центральное место в очень маленьком и тесном кабинете — узкой, увешанной полками комнатке, которая с таким же успехом могла быть какой-нибудь кладовкой либо частью коридора, ведущего в никуда. Полки были сплошь заставлены книгами: учебники, романы, старые, новые — никакой особой системы в их расстановке Анни не уловила. Между книгами были засунуты журналы, папки, какие-то бумаги. Там же, где оставалось место, стояли немногочисленные безделушки и разные пустячки. За каждым из всех этих предметов, небольших и разноплановых, скрывалась, вероятно, какая-то история или, по крайней мере, шутка, но теперь они выцвели на солнце и были покрыты толстым слоем пыли. Напротив полок располагался письменный стол, занимавший остальную часть комнаты. Компьютер в центре него был окружен стопками книг, что все вместе напоминало вид современного города в миниатюре. Вокруг картины на стене висело расписание, настенный ежедневник, несколько открыток, пара пожелтевших газетных вырезок с комиксами. Но все внимание притягивала к себе картина. Анни была уверена, что сделано это было намеренно.
Она была вставлена в изящную, хотя и старую позолоченную раму со сколами. На картине был изображен мужчина, — высокий молодой и красивый, голова откинута назад, подбородок поднят, — который стоял в каком-то зале, отделанном мрамором. Он держался за лацканы пиджака и смотрел вперед с выражением крайнего высокомерия и заносчивости, которое граничило с презрением. Однако при более внимательном рассмотрении можно было увидеть, что это только первое впечатление. Надменность, которая буквально пропитывала его черты, никак не касалась глаз. Они были озорными и насмешливыми. Они говорили, что все это лишь притворство и мужчина в любой момент может разразиться веселым смехом.
Рядом с картиной к стене кнопками была приколота еще одна более скромная иллюстрация. Над землей, с развевающимся за спиной американским флагом, парил Супермен с мощной грудью, могучими руками и в узеньком трико.
У этого человека серьезные проблемы с собственным эго, подумала Анни.
Она уселась между столом и проходом к двери на очень старый деревянный стул, темный и ветхий, с потертой гобеленовой подушкой на сиденье. Он явно не соответствовал обстановке комнаты. Его скорее можно было бы встретить где-нибудь у камина в старинном пабе с деревянными стропилами, чем в функциональном кабинете профессора университета со стенами из бетона и окнами с металлическими ажурными рамами.
Человек, изображенный на картине, сидел напротив Анни за уставленным книгами столом, и это был далеко не супермен. Его нынешняя внешность лучше всяких сколов на золоченой раме, лучше выцветших масляных красок и осевшей на картине пыли красноречиво говорила о том, насколько давно это было написано. Он по-прежнему был высок, но черные волосы сейчас в основном стали седыми, а на висках появились легкие залысины. Надменное и заносчивое выражение лица углубилось и стало постоянным, словно маска, которую он надевал так долго и так часто, что она в конце концов превратилась в истинное его лицо. Впрочем, больше всего изменились как раз его глаза. Вместо веселой насмешливости, изображенной на картине, сейчас в них читались только скука и усталость. А после того как Анни представилась, в них появилась еще и настороженность.