И сиделец медленно подался назад. Он постоял в кольце и вдруг юркнул в толпу. Люди молчали.
— Держи его! — закричал вдруг старичок-приказный. — Он бил!
— Держи! — кричала толпа.
Сидельца схватили, поволокли; он шел покорно, слегка упираясь.
Грибоедов спрятал пистолет в карман.
Квартальный вел, крепко держа за шивороток, повисшего воришку. Перед ним шли понуро двое сидельцев. Толпа давала им дорогу.
— Первого понапрасну, — сказал, протискиваясь к Грибоедову, седой старичок, приказная строка, — могу свидетельствовать, ваше сиятельство: один бил, один не бил. Нужно записать.
Грибоедов посмотрел на него, не понимая. Когда он прошел сквозь толпу, как источенный нож сквозь черный хлеб, на углу стоял бледный Фаддей и поддерживал Катю. Катя увидела его и вдруг заплакала громко в платочек, Фаддей звал извозчика.
Он был весь потный, и его губы дрожали.
Грибоедов посмотрел внимательно на Катю и сказал Фаддею тихо:
— Отвези ее домой. Успокой. Мне нужно переобуться.
Сапоги его были до колен в желтой густой глине.
Родофиникин жал Грибоедову руки с чувством. Лицо у него было доброе.
— Я проект ваш, Александр Сергеевич, читал не токмо с удовольствием, а прямо с удивлением. Сигары? — указал он на сигары. — Чаю? — спросил он проникновенно и вдруг напомнил старого зоркого кухмейстера.
Он позвонил в серебряный колокольчик. Вошел длинный холодный лакей.
— Чаю, — сказал Родофиникин надменно.
К чаю лакей подал в бумажных кружевах печенье, сахарные фрукты.
— Планы ваши, могу сказать, м-м, — Родофиникин жевал фрукты и поглядывал на Грибоедова, — более чем остроумны. Прошу отведать финики. Люблю их, верно по фамилии своей. Что поделаешь— грек по деду.
Грибоедов не улыбнулся. Родофиникин смотрел на него подозрительно. Появилась морщинка.
— Хе-хе.
Чиновничьи плоскости: финик с Родоса.
— Да-с, — сказал Родофиникин, как бы покончив с чем-то, — намерения ваши, любезный Александр Сергеевич, меня поразили. Откровенно скажу, вы открыли новый мир.
Он развернул листы. Они уже были подчеркнуты кое-где вдоль рыхлыми синими чернилами, а на полях появились крестики и красные птички.
Родофиникин бежал глазами и пальцами и наконец ткнул.
— «До сих пор русский заезжий чиновник мечтал только о повышении чина и не заботился о том, что было прежде его, что будет после в том краю, который словно был для него завоеван…»
— Вот, — он потер гладкие желтые руки и покачал головой, — вы это верно усмотрели, у нас мало людей с интересом к службе, есть только честолюбие служебное. Очень справедливо.
Грибоедов посмотрел пронзительно на младшего руководителя.
— Да, там ведь все люди мелкие, — сказал он медленно, — выходцы из России, «кавказские майоры», которых уже есть целое кладбище под Тифлисом. Водворяют безнравственность, берут взятки, а между тем преуспевают. Их там гражданскими кровопийцами зовут. Ждите, Константин Константинович, не мелких бунтов, но газавата.
«Получай, пикуло-человекуло».
— Газавата?
— Священной войны.
Родофиникин проглотил финик.
— Газавата?
— Восстания туземного.
Тогда он спросил, как торговец спрашивает о чужих векселях, ему предлагаемых:
— И вы говорите, что Компания…
— …вовлечет всех туземцев, торгашей даже, нынче не приносящих пользы казне, и даже оставшихся без земель землепашцев.
— Без земель?
— Но ведь, как известно вам, Константин Константинович, есть намерение перевести из Персии десять тысяч человек грузинских армян, торгашей по большей части, и обратить их на земли татар. Стало быть, татар выгнать.
«И еще получай…»
Родофиникин был серьезно озадачен. Он перебирал пальцами и, казалось, забыл о Грибоедове. Потом пожевал губами и вздохнул.
— Чем более вхожу в ваш проект, Александр Сергеевич, тем более убеждаюсь, что это мысль важная. Ведь правда, нельзя же все оружием и оружием. Может получиться… газават.
Он ткнул два раза плоским пальцем, как тупым палашом.
— Земледелие, — начал он пересчитывать, — мореходство, мануфактура… А скажите, — добавил он, — эээ, но ведь есть там… мм… выгодные… предприятия мануфактурные… и без всяких компаний?
— Разумеется, — протянул Грибоедов, — а шелковые плантации? Кастеллас, как известно вашему превосходительству, близ Тифлиса построил город шелковый.
— Да, ведь вот, Кастеллас, — сказал грек и хитро прищурился, — и без компаний, самолично.
— Только что Кастеллас, — ровно сказал Грибоедов, — на краю разорения и все за бесценок готов бы продать. Да и город-то этот более на бумаге существует.
Глаза у Родофиникина сощурились, стали узкими, черными как уголь щелками. Он часто дышал.
— Вы говорите… за бесценок? У меня еще нет донесений.
— Да, — сказал Грибоедов, — но…
— Но?..
— Но каждому частному владельцу угрожает то же. Главная причина: неумение разматывать шелк.
Грек забарабанил пальцами.
— А при Компании? — спросил он со страхом и любопытством и раскрыл рот.
— Компания выпишет из чужих краев рабочих и мастеровых опытных: шелкомотов, прядильщиков…
Родофиникин не слушал его.
— Но какой же род управления изберем мы… изберете вы, любезный Александр Сергеевич, для Компании?
— Во-первых, государь издает акт, вроде закона, о привилегиях — для хозяйственных заведений, для колонизации землепашцев, устроения фабрик, для…
— Само собой разумеется, — почтительно кивнул Родофиникин.
— Засим складываются капиталы.
Родофиникин сложил ладони.
— Выписываются из чужих краев рабочие и мастеровые…
Родофиникин, округлив ладони, повторял:
— Мастеровые.
— Капиталы ни минуты без движения…
— Ни минуты, — похлопал руками Родофиникин.
— А по окончании привилегии, многолетней… — Грибоедов подчеркнул.
— Да, да, — спросил жадно Родофиникин, — по окончании что же?
— Каждый член Компании отдельно уже вступит в права ее.
— Да… это, это Американские Штаты, — улыбался Родофиникин. — Но если, конечно, вы говорите, капиталы…
Он задохнулся.
— Вернее, Восточная Индия, — сказал равнодушно Грибоедов.