Оставалось только незаметно приучать мужа к мысли, что во всем этом нет ничего страшного. Ну, не будет у него феерической биографии, зато есть пристойная работа, уютный дом, любящая семья… Про любящую семью Галинка вслух не говорила, но делала все, чтобы Колька в этом не усомнился.
И иногда ей очень нелегко было это делать…
Мир был так огромен, что от одной мысли об этом захватывало дух.
Он состоял из множества прекрасных подробностей, а главное, эти подробности сочетались друг с другом каким-то совершенно загадочным образом.
Любимой Галинкиной картиной с детства была карта полушарий. Она висела над ее кроватью, и, когда семья лейтенанта, а потом капитана, а потом майора, а потом подполковника Иванова привычно переезжала в очередной гарнизон, карта так же привычно занимала свое законное место в новом жилище.
В том, что Галинка с детства ничего не боялась, была, наверное, заслуга не только здоровой генетики, но и этой карты. Если мир такой большой, и везде, даже на самом крошечном острове где-нибудь в Атлантическом океане, живут люди, то чего же бояться? Любопыство, которое поселилось у Галинки внутри, кажется, с рождения, было сильнее любых страхов.
И фантазия тоже, конечно, родилась вместе с нею.
Она рассматривала карту и представляла, как выглядят все эти горы, проливы, моря, города, острова… Вот, например, остров Лансароте – крошечная точка на сплошной синеве Атлантики, и совсем близко желтая громада Сахары, а оттуда, про это она уже читала, дует ветер с необыкновенным названием сирокко. Интересно, до Лансароте доносится его дуновение? Уже одно только имя этого ветра и этого острова звучало так, что у Галинки замирало сердце. Даже непредставимо огромное расстояние, отделяющее гарнизон под Краснодаром от Атлантического океана, казалось ей незначительным. Если его легко преодолевает воображение, то, значит, его можно преодолеть и наяву. И она, конечно, рано или поздно его преодолеет – прилетит на волшебный остров Лансароте и поймет что-то такое, что невозможно понять ни в каком другом месте. И станет жить совсем по-другому, чем до того, как увидела этот остров.
Родители слегка опасались дочкиных фантазий, хотя все-таки не придавали им серьезного значения. Ну, мечтает дитё про какие-то там острова, ну, не оторвать ее от книжек про всякие путешествия. Так ведь хорошо, что вообще читает, у других вон девчонки совсем беспутные, одни парни на уме, хоть молоко еще на губах не обсохло.
Когда дочке исполнилось шестнадцать, мама забеспокоилась.
– Что ж ты, Галиночка, с Ромой на дискотеку не пошла? – осторожно выспрашивала она.
– А зачем с ним идти? – пожимала плечами Галинка. – Чтоб по дороге от скуки умереть?
Что на это отвечать, мама не знала. Она была простой женщиной, и Рома, сын майора Поваркова, казался ей хорошим кавалером для подросшей дочки. Приличная семья – отец не пьет, мать домовитая, да и сам мальчишка по подъездам стенки не подпирает, в кружке юных танкистов занимается… Что такого уж скучного находит в нем Галинка?
– Смотри, доча, замуж не выйдешь, горьким горем потом пожалеешь, – предупреждала она. – Что женщина без мужа? И на сердце пусто, и в дому невесело.
– Выйду, выйду! – смеялась Галинка. – Вот встречу такого, чтоб сердце веселил, сразу выйду.
Мама только вздыхала. Конечно, дочка не синий чулок, и друзей у нее много, и собой красавица. Но кто может развеселить ее сердце, и что это вообще значит, и надо ли оно – этого мама с ее простым умом не понимала.
Оставалось только гордиться дочерью, благо было чем гордиться. Школу Галинка окончила с золотой медалью и сразу же поступила не куда-нибудь, а в сам Московский университет! В возможность ее поступления не верили не только родители, но и никто в гарнизоне не верил. Одно дело медаль – молодец, конечно, но понятно же, что у них тут за школа… А другое – МГУ, неодолимая скала. Разве туда без блата поступишь? Или деньги нужны немереные, а где бы Ивановым такие деньги взять, люди они простые, честные, не воруют. Знакомые сочувствовали Галинкиным родителям. Хоть и хорошая вроде бы дочка, а надо б ей попроще быть и фантазии свои бросить. Жизнь-то теперь какая, дай бог с голоду не пропасть!
Но она поступила на журфак МГУ так же легко, как выигрывала областную олимпиаду по географии или прыгала в бассейн с пятиметровой вышки. И фантазий у нее никаких не было, только непроницательные люди могли считать ее фантазеркой. Просто она знала, что бывает жизнь серая и скучная, а бывает яркая и необыкновенная. И знала, что ее жизнь серой и скучной не будет точно.
Когда в неполные девятнадцать лет Галинка объявила родителям, что выходит замуж и к тому же собирается рожать, изумление от этого известия было недолгим.
– Что ж, и неплохо, – сказала мама. – В жизни ты с твоим характером всяко не пропадешь, а старой девой остаться – хорошего мало. А с ребеночком мы поможем, про это не беспокойся.
Впрочем, Галинка и не выглядела обеспокоенной. В ее глазах читался только привычный интерес к происходящему: каким будет в ее жизни это новое – муж, ребенок?
Зять маме понравился. Лицо открытое, характер добрый, спортом занимается, в общем, простой, хороший парень. Плохо, конечно, что молодой такой и жилья своего нету, а мамаша у него, сразу видно, змея. Но по сравнению с тем, что Галинка могла себе найти какого-нибудь непонятного мужа или, со своими повышенными запросами, совсем никакого не найти, все остальное казалось ее маме мелочью. Уживется как-нибудь со свекровью, голова на плечах есть. Ну а ребенок в девятнадцать лет – это и вовсе было нормой в той жизни, которой жили Ивановы.
Галинка же вообще не забивала себе голову сложными соображениями о том, надо или не надо ей выходить замуж. Делать этого она не собиралась, но Колька ее уговорил, потому что он был веселый парень, и не просто веселый, а какой-то… Он совсем ее не тяготил, ничего ей не навязывал, и она чувствовала себя с ним так же легко, как наедине с собою. В нем не было ни занудства, ни мелочности, он был… широкодушный, вот какой. И еще – стоило ему сказать два-три слова, и Галинка начинала смеяться. А она ведь вовсе не была пустосмешкой, так что способность ее рассмешить можно было считать особым Колькиным достоинством.
Когда он повредил спину, она пришла в отчаяние.
Правда, она не подавала в этом виду, и даже настолько не подавала, что свекровь в сердцах называла ее бесчувственной, но ей так жалко его было, что ночами она даже плакала, чего прежде не бывало с нею никогда в жизни. Но мало ли чего никогда с нею прежде не бывало! Увидев мужа на больничной койке, неподвижного, с темным от боли лицом, Галинка вдруг поняла, что не знала о жизни чего-то самого главного, а теперь узнала, и надо иметь мужество с этим знанием жить, и большего мужества не требуется в жизни ни для чего.
И все-таки отчаяние ее происходило не от жалости к Кольке и не от страха, что он не сможет двигаться. Что двигаться он сможет, если, конечно, приложит к этому усилие, врачи сказали ей почти сразу. Но тогда же они сказали и о том, что про спорт ему придется забыть… А за два года Галинка достаточно узнала своего мужа – да его и нетрудно было узнать, весь он был как на ладони! – чтобы понять: он не тот человек, который сумеет справиться с таким ударом. Спорт был для него всем, ни ее, ни дочку он не любил так самозабвенно, как то, чем, она чувствовала, был для него спорт: возможность вырваться за пределы всего обычного, обыкновенного – за все пределы, которые положила ему его же природа…