– В командировке была, – чужим голосом отовралась Лёля.
– А, ну хорошо. Значит, ситуация такая. – Доктор нашла на стеллаже Лёлину карточку. – У вас очень хорошая кровь. Редкая. Группа IV, резус отрицательный. Не дай бог, конечно, вам в неприятности попасть: для вас донора может не отыскаться, но зато вы могли бы очень многие жизни спасти. Вы уникальный донор сами по себе, а вдобавок ваша беременность вызвала к жизни образование особых антител, которые обеспечивают распад и уничтожение переизбытка белых кровяных телец. Понимаете? Вот посмотрите. – Она протянула Лёле листок. – Смотрите: эти буквы «а/т» означают, что ваша кровь может оказаться целебной для больных лейкемией. Скажите, вы не согласились бы стать донором?
Лёля тупо смотрела то на листок, испещренный цифрами, то на хорошенькую докторшу, одним махом, играючи разрубившую гордиев узел, которым стянуло ее ожидание неминучей смерти. Все еще не верилось… К тому же докторша говорила так легко, не сыпала научными терминами, не запутывала в формулах. Как-то несерьезно все это звучало.
– То есть у меня нет лейкемии? – решилась уточнить Лёля.
– С чего вы взяли? – опешила Смиринская.
– Ну, я думала… – Она кивнула на мятый-перемятый комок, в который за эти дни успела превратиться повестка. – Здесь так написано…
– Там ни слова нет про лейкемию! – обиделась докторша. – Почему все обязательно подозревают самое плохое?!
– А как к вам мои анализы попали? – робко спросила Лёля.
Смиринская лукаво улыбнулась:
– Девушка, вы аборт месяц назад делали? Вот так и попали. Все анализы с какой-либо особенностью проходят через нас – именно на предмет поиска потенциальных доноров.
– Доноров… это значит, от меня будут кому-то кровь переливать, да? – шепнула Лёля, мгновенно вообразив, как лежит на больничном столе, а из вены у нее тянется трубочка, а на другой стол кладут раненого Дмитрия, что-то там с ним случилось, на очередном ЧС, и вот ее кровь его спасает… Хотя нет, ЧС и лейкемия – это совершенно разные вещи. К тому же у Дмитрия первая группа.
– Что, представили, как от вас кровь кому-то по трубочке переливают? – проницательно усмехнулась докторша. – Да нет, едва ли, прямое переливание сейчас практически не производится, только при самых экстренных случаях. Скажем, при гемолитической болезни новорожденных, когда возникает конфликт матери и плода по резус-фактору или группе крови. Или в экстремальных ситуациях, когда налицо большая кровопотеря, а в больнице нет запасов. Это, повторяю, большая редкость: ведь кровь сворачивается через десять-пятнадцать минут, приходится вводить антикоагулянты. Хлопотно, топорно! Обычно мы делаем конкретное вливание эритроцитов, плазмы…
– Погодите-ка, – вдруг перебила ее Лёля. – Вы что хотите сказать? Что раньше у меня была простая, нормальная кровь, а после того, как я… ну, это… она стала особенная, лечебная?
– После того, как вы, ну, это? – усмехнулась Смиринская. – Выходит, так! Вот я вам расскажу… Что обычно происходит при резус-конфликте беременных? У матери резус отрицательный, у ребенка – положительный. Его эритроциты вызывают в ее организме образование антител, которые, в свою очередь, попадая через плаценту в кровь ребенка, губят его. Выкидыш или патология при родах неминуемы.
«А у меня? – чуть не воскликнула Лёля. – У меня выкидыш был бы неминуем? У моего ребенка получился резус отрицательный или положительный?»
Она не решилась спросить, а Смиринская продолжала:
– Нечто подобное произошло с вами, только смысл оказался положительным. Беременность вызвала иммунизацию вашей крови. Сперма вашего мужа несла в себе антигены, которые вызвали к жизни массу новых антител. Плод нес антигены матери и отца, так что его антитела породили новые антитела в вашем организме… Вы что-нибудь поняли?
– Нет, – честно сказала Лёля. – Да это и неважно. А скажите, теперь, когда я уже не беременна, из меня эти антитела никуда не делись?
– Бывает такое, и довольно часто, – кивнула Смиринская. – Все-таки месяц прошел. Наверняка мы узнаем только при новом анализе. Главное – ваше принципиальное согласие.
– Да, пожалуйста, – передернула плечами Лёля. – Только ничего, что у меня болезнь Боткина в детстве была?
– То есть как? – Смиринская нахмурилась. – У меня нет таких данных. Это точно? Совершенно точно?
Лёле стало стыдно, словно ее уличили в предательстве и обмане.
– Нет, правда была. Мама говорила, я очень тяжело болела года в три. И у меня до сих пор хронический холецистит, иногда печенку так прихватит… Вы можете в консультации проверить, я там предупреждала.
– Ну, если болезнь Боткина… – Смиринская пожала плечами, на глазах теряя к Лёле интерес. – Тогда вопрос снят, конечно.
Значит, тогда вопрос был снят. А теперь что – снова поставлен? Уж не имеет ли Асан в виду, что… да нет, не может быть! Это глупость, не лечат лейкемию переливанием крови, для этого делают пересадку костного мозга! А такую операцию где попало не сделаешь, тут нужно серьезное оборудование, целый штат врачей. Вот чепуха полезла в голову: будто ее похитили из-за тех несчастных антител или антигенов. – Лёля так и не поняла толком, – которые образовались у нее в крови и сделали ее ценной, донорской, спасительной.
Бред, и еще раз двадцать бред. Тем более, если Лёля больна болезнью Боткина, ее данные доктор Смиринская наверняка уже уничтожила. А если нет? И если… если кому-то о составе Лёлиной крови стало известно? Нет, в самом деле: четвертая группа, резус отрицательный, антитела эти самые – звучит заманчиво! Как ни суди, единственное, чем способна Ольга Викторовна Нечаева привлечь к себе столь пристальное внимание, чтоб ее пришлось похищать и держать под замком, это не родительские деньги (отсутствуют деньги-то), не красота неземная (с этим тоже вопрос спорный), не какие-то там особо ценные качества ума (его вовсе нет, ума, ясно же!), – а именно кровь. И если все же допустить такой фантастический поворот сюжета…
– Ты знаешь, зачем я здесь? – спросила она Асана.
Тот прижмурился:
– А разве доктор тебе еще ничего не говорил?
– Да нет, – пожала плечами Лёля. – Я его и не видела ни разу.
Асан кивнул, вдруг мрачнея:
– Ну, может, увидишь. Я сюда потому и пришел.