— Слушай, парень. Ты говоришь, что работаешь журналистом, и настолько не в курсе того, что сейчас происходит при дворе?
По правде говоря, я, Уилм Бивер, уже был в курсе. Я выведал гору информации — и сумел сделать это, изображая из себя полного тупицу в присутствии высокомерных придворных. Потому сейчас я вгрызся в орехи, широко раскрыл глаза, замерев от предвкушения, и сказал:
— Нет.
Кларенс наклонился поближе ко мне с лукавой усмешкой, его щеки всасывали конфету со звуком, подобающим лягушке-быку, страдающей астмой.
— Все эти дела, — прошипел он, осмотрелся вокруг и радостно помахал рукой свите графини Хардвик на случай, если у тех появились фантазии о подслушивании, — эта ужасная неделя убийств и сатанинских происшествий… Это всего лишь верхушка-верхушка… Как называются эти холодные штуки, которые плавают по океанам, высовывая голову над водой?
— Мертвые моряки?
— Нет, айсберги. Ну вот, это их верхушка. Дело тянется месяцами… практически год с тех самых пор, как этот негодяй Триумф вернулся из путешествия.
Я чуть не выдал взглядом то, сколь много мне известно.
— Триумф увяз в этом по уши, попомни мои слова, — продолжил Кларенс, — вместе с Вулли. По ним обоим ножи плачут.
А потом его голос стал еще тише, и мне, Уилму Биверу, пришлось извлекать смысл по движениям аристократических губ.
— Говорят, Церковь выдохлась, — шептал Кларенс. — Говорят, кардиналы организовали заговор за спиной Вулли, чтобы взять власть до того, как королева вообще отменит Церковь и передаст бразды правления Светской Гильдии. Говорят, Триумф — ключ ко всему.
— Это как? — спросил я, выковыривая кусочки орехов из зубов.
— Он же привез с собой Магию, так? Магию из Нового Мира. Магию, изобретенную этими очаровательными черными парнями, одного из которых он приволок с собой. И она нужна всем… новая Магия.
— Ну, у Церкви-то, наверное, полно Магии? — спросил я.
Кларенс покатал конфету на языке, говоря:
— Священники почти все растратили. О каком скандале сейчас больше всего говорят при дворе?
— О лорде Фотерингее и его таксах? — предположил я.
— Кроме лорда Фотерингея и такс. Уилтшир! Уилтшир!
— О! — сказал я, пытаясь совладать с волнением, так как понял, что напал на по-настоящему сенсационную новость.
— Об этой дурацкой куче камней на земле, принадлежащей старому извращенцу Джону Хокрэйку, герцогу Солсбери. Друидическая Магия. Древнее Искусство. Языческая дрянь, и чтобы использовать ее, надо иметь крепкий желудок и сорок поколений деревенщины за спиной. Хокрэйк попытался ее запустить как новый источник магической силы. Произошла катастрофа. Какой-то несчастный случай… Наружу пробилось много ничем не сдерживаемой Магии. Разрушительной Магии. Говорят, разлив Чар дошел аж до Бристоля.
— Ходили такие слухи, но официально все отрицалось. Кардинал при мне отрицал.
— Ну а с чего бы ему поступать иначе? Такого рода неудача крайне унизительна для человека в его положении, — сказал Кларенс, задумчиво прокатив конфету по нёбу. — Церкви нужен новый источник, понимаешь? И это Триумф. Иначе почему он так долго не передавал Путевые Грамоты королеве? Вулли попросил его придержать их, пока магические несчастья, организованные ими, не потрясут город так сильно, что население взмолится и заставит Церковь действовать. И в результате они вроде как спасут страну новым Искусством и никто никогда не узнает, что весь заговор с самого начала был делом их рук.
— Увлекательная теория, — поразился я.
— Не теория. Факт, — сказал Кларенс. — И королева все знает, понимаешь? Старушка Три Икса в курсе. Она знает об Игре Вулли и ждет, пока тот не размотает достаточно веревки, чтобы на ней повеситься.
Я кивнул, откидываясь на спинку стула. Я не хотел освобождать аристократа из плена иллюзий, но не мог не думать о том, не претерпет ли его теория существенных изменений, когда эта ночь подойдет к концу.
Я уже хотел задать Кларенсу очередной вопрос, когда на лужайку выбежали новые акробаты. Один из них был чрезвычайно мускулистым мужчиной и явно вылил на себя целую бутылку масла, забыв после этого надеть все, кроме гульфика. Пришлось сильно похлопать сэра по спине, дабы избавить его от поспешно проглоченной конфеты.
По ту сторону лужайки музыканты грянули Королевский Салют, и атмосфера в толпе наэлектризовалась.
Вот только в воздухе, помимо ароматов еды, духов и пота, повис странный, приводящий в замешательство запах, от которого мне почему-то стало сильно не по себе.
Как будто где-то горела патока.
Верхние коридоры дворца были темны и холодны. Де Квинси зажег масляную лампу и понес ее перед собой. Шум снаружи нарастал. Доктор замер, когда матушка Гранди схватила его за рукав.
— Впереди что-то есть, — прошептала она.
Слабый свет плыл по направлению к ним, и вслед ему дул холодный ветер.
Дознаватель передал лампу старухе и вынул кинжал. Он пожалел, что не носит меча. Пальцы дрожали, сжимая рукоятку.
— Оставайтесь здесь, — начал доктор.
— Без храбрости, — предупредила старуха.
— О ней и речи нет, — пробормотал де Квинси, осторожно ступая вперед.
Большие окна в конце коридора были распахнуты настежь, открывая вид на великолепное зрелище. В открытом пространстве мелькнула тень. Послышался царапающий звук.
Де Квинси прыгнул вперед.
Он даже хотел крикнуть: «Игра окончена!» — но слова утекли из горла, не добравшись до рта.
Несколько удивленный, когда человек с ножом решительно выпрыгнул на него из тени, художник свалился со стула и кучей рухнул в угол вместе с мольбертом и красками. Он вытянул руки вверх, зажав в зубах длинную кисть.
— И кто ты? — спросил де Квинси, стараясь выглядеть уравновешенно.
— Гольгейн! — сказал человек, жуя кисть, потом выплюнул ее и полез в передний карман камзола.
— Без глупостей! — предупредил его доктор.
— Я — Гольбейн! Ганс Гольбейн! Всего лишь художник! У меня и разрешение есть… Смотрите! — Он показал де Квинси официальный медальон.
— О! — произнес де Квинси, рассматривая разрешение при свете лампы, которую матушка Гранди услужливо подняла повыше. — Похоже, все в порядке, — кивнул доктор, морщась.
— Я зарисовывал общий вид панорамы, прежде чем спуститься вниз и сделать парочку портретов. Надеюсь, вы не против?
— Нет-нет, — заверил его де Квинси.
— А что вы скажете об этом? — спросил Гольбейн, вставая и разворачивая перед ними холст. — Я как раз занимался лессировкой, когда вы прыгнули на меня.