— Просто держите головку Джино чуть выше, чем обычно, и все будет в порядке: голод будет сильнее, чем боль.
Она, как всегда, оказалась права: едва завидев бутылочку, Джино вцепился в соску так, словно последние дни умирал от голода.
— Все будет хорошо. Я понимаю, как вы волнуетесь, когда видите, что ему плохо.
Конечно, она понимала, у нее ведь была дочь. И он заставил Уитни вспомнить о ней. Дариус подумал, что сейчас подходящий момент, чтобы извиниться за свою бестактность.
— Простите меня, — тихо сказал он.
Уитни стояла вполоборота к окну, не отводя глаз от стекла, за которым в столь ранний час еще ничего не было видно.
— За то, что вы не умеете обращаться с детьми?
— За тот разговор, который произошел между нами перед приходом педиатра.
Ее взгляд все так же был прикован к окну.
— Это не ваша вина. Вы не знали, чего ожидать, и волновались за Джино.
Как он и подозревал, Уитни уже не первый раз сталкивалась с тем, что люди неверно реагируют на ее поведение.
Но он был виноват перед ней не только в этом.
— И простите меня за то, что поцеловал вас. Это не повторится.
Уитни молчала, никак не реагируя на его слова, и Дариус с трудом сдержал стон, не зная, что еще сказать. Тот поцелуй произошел под влиянием момента, порыва страсти. Он должен был в первую очередь думать о благополучии Джино, но вместо этого позволил гормонам управлять собой.
Но вместо того чтобы послать его к черту, Уитни тихо промолвила:
— Как вы можете быть уверены в том, что это не произойдет опять?
Ему нечего было ответить, кроме правды,
— Потому что это не слишком хорошая идея. Нам предстоит провести следующие восемнадцать лет, заботясь о Джино. Если сейчас мы начнем отношения, а потом расстанемся, один из нас будет зол и обижен, это отразится на Джино, а мы не можем этого допустить.
Уитни смотрела на стекло, за которым была непроглядная тьма, но ей это было не важно — она была слишком погружена в свои мысли. Уже несколько раз за эти дни Дариус повторил, что хочет стать хорошим отцом для Джино, и сейчас предпочел его благо радостям плоти. Это не могло не удивлять ее. Показательным было и то, как он повел себя, пока они ждали педиатра, — он был готов защищать своего брата, и это не могло быть частью его игры, направленной на то, чтобы перетянуть ее на его сторону.
Она искоса взглянула на Дариуса и вздохнула: даже сейчас, разбуженный криком ребенка посреди ночи, он выглядел совершенно потрясающе. На нем были вязаный серый свитер и джинсы, его короткие волосы были растрепаны и торчали в разные стороны, как колючки, но это делало его еще более притягательным. Его лицо, обычно напряженное, сейчас было расслабленно, ни злость, ни улыбка не искажали его губы.
Губы, которые она целовала.
Уитни прижала руку к груди, чувствуя, как колотится сердце под ладонью.
Этой ночью она могла совершить что-то абсолютно ей не свойственное, ужасно глупое, но сама судьба остановила их. Дариус сказал, что не хочет, чтобы это произошло опять, и она верила ему. И не только потому, что счастье Джино было важнее, чем их мимолетный роман. Теперь, когда он узнал, какие скелеты хранятся в ее шкафу, он не захочет быть с ней. Никогда.
И это хорошо.
Правда, немного жаль, ведь она только начала приходить в себя, возвращаться к нормальной жизни, расслабляться. Возможно, она даже слишком расслабилась и перешла границу, потеряла голову. Это было недопустимо. Она должна была думать только о Джино, должна была исполнить последнюю просьбу Мисси, а не вздыхать по ее соопекуну.
И, конечно, она еще не готова начинать отношения с кем бы то ни было — слишком свежи были раны, оставленные Берном. Она больше не могла доверять людям. Дариус мог быть прекрасным человеком, искренне желающим позаботиться о Джино, но интимные отношения — это нечто совершенно иное. Бог свидетель, она еще не готова к подобному.
Дариус сидел неподвижно, стараясь не обращать внимания на аромат ее духов, щекочущий его ноздри, не думать, является ли ее кожа такой же гладкой и шелковистой, какой она кажется на вид. Не позволяя себе мечтать о еще одном поцелуе. Он пообещал Уитни, что в его компании она сможет чувствовать себя в безопасности, и он собирался сдержать слово.
— Сейчас он должен срыгнуть, — напомнила ему Уитни.
— Конечно, — кивнул Дариус, прижав малыша к себе и осторожно похлопывая его по спинке.
Через секунду его действия возымели ожидаемый эффект.
— Теперь можно укладывать его в кроватку?
— Да, надеюсь, он быстро уснет, или это будет очень длинная ночь, — чуть улыбнулась Уитни. — Но перед этим давайте нанесем на десны немного геля.
Дариус чуть поморщился:
— Простите, я забыл.
— Ничего страшного, вы в этом новичок, а запомнить вам придется немало.
Уитни выдавила немного геля и намазала им распухшие десны Джино.
Когда она закончила, Дариус спросил:
— Теперь я должен положить его в кроватку?
— Будет лучше, если он останется у вас на руках. Укачивайте его, пока он не заснет. Еще вы можете спеть ему колыбельную.
Дариус скривился:
— Не в этой жизни.
— Подождите, вы еще запоете, — рассмеялась Уитни. — Все поют. А пока это сделаю я.
Уитни подошла совсем близко к ним, хоть и не позволяя себе прикоснуться ни к нему, ни к Джино, и тихо запела:
— Тише, тише мой хороший, ты поспи пока.
Твой папа купит тебе птичку-пересмешника…
У нее был очень приятный, нежный голос. Джино с интересом повернулся к ней, хотя было видно, что его веки уже начали тяжелеть.
— Если птичка-пересмешник петь не станет,
Для тебя отец кольцо достанет.
Если в высокой траве потеряешь кольцо,
Папа купит увеличительное стекло…
Словно по волшебству, глаза Джино закрылись, а дыхание стало ровным и глубоким. Голос Уитни стал еще тише, он обволакивал, укачивал.
Песня закончилась, а Дариус, завороженный ее нежным голосом и милым выражением лица, продолжал сидеть, чуть покачивая Джино.
— Он уснул. Спокойной ночи, Дариус, — сказала она и вышла из детской.
— Спокойно ночи, — кивнул он ей вслед, поднимаясь и укладывая малыша в кроватку.
Печаль сдавила его грудь. Он был уверен, что Уитни была замечательной матерью.
* * *
Воскресным утром Дариуса вновь разбудил плач Джино. Он быстро натянул все те же джинсы и свитер, в которых был вчера, и вошел в детскую. Миссис Такер уже заканчивала переодевать малыша, который весело гулил, лежа на пеленальном столике.