В следующие дни к рабочим колоннам присоединились студенты, офицерство, интеллигенция, служащие. Городовых стали разоружать. Их били, и они уже тогда стали бояться носить свою форму. Вечером 25 февраля, когда на улицах постреливали, ярко горели огни Александрийского театра – шла премьера лермонтовского «Маскарада». В последнем акте зловеще прозвучала панихида по Нине, отравленной Арбениным. Через всю сцену прошла белая согбенная фигура. Публика в театре не догадывалась, что призрак Нины, уходящий за кулисы, словно призрак смерти, предвещал конец всему.
* * *
Родзянко встретился с премьером – князем Голицыным:
– Пусть императрица скроется в Ливадию, а вы добровольно уйдите в отставку… уйдите все министры. Обновление кабинета оздоровит движение. Мы с вами живем на ножах. Нельзя же так дальше!
– Вы хотите, чтобы я ушел? А знаете, что в этой папке?
В папке премьера лежал указ царя о роспуске Думы, подписанный заранее, и князь в любой момент мог пустить его в дело. Думу закрыли. По коридорам Таврического дворца метался Керенский:
– Господа, нужен блок. Ответственный блок с диктатором!
– И… пулеметы! – подчеркнул Шульгин. – Довольно терпеть кавказских обезьян и жидовских вундеркиндов, агитирующих за поражение. Лучше пожертвовать монархом, дабы спасти идею монархии!
Дума решила не «распускаться». Но думцы не хотели нарушить и указа царя об их роспуске – зал заседаний был пуст, депутаты боязливо слонялись по коридорам. Керенский неистовствовал:
– Умрем на посту! Дать звонок к заседанию… Увы, кнопку звонка боялись нажать. Керенский сам нажал:
– Господа, всем в зал. Господа, будьте же римлянами!
– Я не желаю бунтовать на старости лет, – говорил Родзянко. – Я не делал революции и не хочу делать. А если она сделалась сама, так это потому, что раньше не слушались Думы… Мне оборвали телефон, в кабинет лезут типы, которых я не знаю. Все спрашивают: что делать? А я тоже спрашиваю себя: что делать? Можно ли оставить Россию без правительства? Тогда наступит конец и России…
В этот день Николай II, будучи в Ставке, записал в дневнике: «Читал франц. книгу о завоевании Галлии Цезарем… обедал… заехал в монастырь, приложился к иконе Божией Матери. Сделал прогулку по шоссе, вечером поиграл в домино». Ближе к событиям была императрица, она сообщала мужу: «Это – хулиганское движение; мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба… Если бы погода была еще холоднее, они все, вероятно, сидели бы по домам». Она поехала на могилу Распутина. «Мне кажется, что все будет хорошо… солнце светит так ярко, и я ощутила такое спокойствие и мир на ЕГО дорогой могиле. Он умер, чтобы спасти нас…»
Наконец до Николая дошли слухи о беспорядках.
Он распорядился: «Дать хлеба!»
И вот тут правительство схватилось за голову:
– Какой хлеб? О чем он болтает? Рабочие хлеба уже не просят. На лозунгах написано теперь другое: долой самодержавие!
Сообщили царю, и он ответил – а тогда надо стрелять!
* * *
Адмиралтейство установило на башне флотский прожектор, который, словно в морском сражении, просвечивал Невский во всю его глубину – до Знаменской площади, и в самом конце луча рельефно выступал массивный всадник на лошади. Подбоченясь, похожий на городового, сидел там Александр III и смотрел на дела рук сынка своего…
Звучали рожки – сигналы к залпам, и солдаты стреляли куда придется. Рикошетом отскакивая от стен, пули ранили и убивали. Мертвецкие наполнялись трупами. Иногда офицеры выхватывали винтовки у солдат и сами палили в народ.
– Кто хочет жить – ложись! – предупреждали они толпу. Родзянко советовал пожарным командам поливать публику водой:
– В такой мороз, мокрые-то, долго не выдержат, разбегутся.
Он склонялся к идее «министерства доверия». Царь не отвечал на его телеграммы. Войска отказались выполнять приказы. Из Мариинского дворца министры расходились по черной лестнице. С опаской и бережением. По одному. Посмотрят налево, поглядят направо, а потом бегут… Власть в стране забирала Государственная дума, и к Таврическому дворцу повалили толпы рабочих, солдаты. Шли полки, чтобы защищать Думу… от царя! Думских воротил спрашивали:
– Научите нас, как уберечь свободу. Сделайте что-нибудь.
Неустанно звонили телефоны из полков – войска требовали из Думы ораторов. Родзянко, взмокший, кричал в трубку:
– Какой полк? Мы же прислали вам… Милюкова!
– Давай нового… левее! – отвечали полки.
В этих условиях большевики не смогли создать своего центра и примкнули к массам, спешившим в Таврический дворец. «Пахло кожей, солдатским сукном, хлебом. Всюду вдоль стен спали вповалку солдаты…» Эта публика особенно досаждала полотерам и швейцарам.
– Ишь, развалились! Натоптали здесь, нагаверзили, насвинячили. Теперь в неделю не отмоешь… Хоть бы скорей эта революция кончалась!
Под крылом Государственной думы уже образовался Совет рабочих депутатов. Но как было еще далеко до ленинского призыва:
– Вся власть Советам!
* * *
– Хорошо, – решился Родзянко, хрястнув об стол мясистым кулаком, – я беру на себя полноту власти, но требую абсолютного подчинения. Александр Федорович, – погрозил он Керенскому, – это в первую очередь относится к вам, милейший… Вы склонны играть роль примадонны! Откуда у вас эти завихрения?
До царя наконец дошло, что в Петрограде не мальчишки с девчонками бегают по улицам и не хлеба они там просят. Сейчас за ним, за царем, остался только отрядик, засевший в Адмиралтействе: сидит там и посвечивает… Ставка не ведала истины до конца: генералы говорили о «безобразниках», а правительство жаловалось на удушение от «революционеров». Наконец на сторону народа перешел гарнизон Петропавловской крепости! Но это еще не все…
Николаю II пришлось испить чашу до последней капли.
– Ваше величество, – доложили ему, – старая лейб-гвардия… Невозможно выговорить, но это так: Преображенский полк примкнул к восставшему гарнизону столицы и порвал с вами.
– Как? И офицеры?
– Ваше величество, мужайтесь – офицеры тоже.
– Кто же там остался мне верен?
– Один лишь Гвардейский флотский экипаж, посланный вами в Царское Село для охраны вашего семейства…
Четко печатая шаг, к Таврическому дворцу уже подходил Гвардейский флотский экипаж, который вел великий князь Кирилл Владимирович – двоюродный брат императора, и на шинели его высочества колыхался красный бант. Великий князь доложил Родзянке, что его экипаж переходит на сторону восставших. Родзянко содрогнулся:
– Только снимите этот бант, вашему высочеству не к лицу.
Слепящий глаз прожектора на Адмиралтействе погас, и канул во мрак истукан царя-миротворца, до конца досмотревшего всю бесплодную тщету своего сына…