— Из Коллегии иностранной, — распорядилась она, — надобно послать человека ловкого, чтобы объехал моих сородичей и дал понять каждому: Россия для них навсегда закрыта…
Сознательно разрывая связи с отечеством, она выгадывала во мнении русского общества. Сейчас все оправдывало низложение Петра, но ничто не оправдывало восшествие Екатерины: ссылки в манифестах на «промысел Божий», на «избрание всенародное» были наивны, — императрица понимала, что заняла чужой стул, но ничего умнее придумать не могла! Потому-то щедро задаривала всех улыбками и подачками, наклоняя рог изобилия над головами тех, кто помогал ей добыть престол…
Просматривая списки Конного полка, Екатерина увидела, что Потемкина предлагают произвести в корнеты.
— Для него этого мало… — Своей рукой начертала: «Быть в подпоручиках». — Гришенька, — ласково спросила она Орлова, — не подскажешь ли, чего желать может Потемкин?
— Какой еще там Потемкин? — сладко потянулся фаворит.
— Конный! Волосы у него такие курчавые.
— Не тот ли, что в Ропше сейчас с Алеханом? Так этот тезка мой бедноват… так и быть — отсыпь ему!
Екатерина хотела дать Потемкину 3000 рублей.
— Не балуй, — не позволил фаворит.
— Ну, тыщу дам. И сервизик добавлю.
— А этого мало. Станет рожу кривить…
Потемкин получил две тысячи рублей с сервизом: на кота широко, на собаку узко. Ладно, и на том спасибо. Но долга митрополиту Амвросию Зертис-Каменскому он, конечно же, не вернул…
Петра не торопились увозить из Ропши, и он даже просил доставить ему кровать из Ораниенбаума. Стража возмущалась:
— Вот еще! Таскайся по лесам и болотам с мебелью…
Среди охраны зрело недовольство: в Петербурге сейчас балы и гулянки, там раздают награды, делят мужиков и деньги, там пляшут, а ты сиди в этой Ропше, где с болот тянет туманом, квакают лягухи и тучей вьются неистребимые комары… Когда Петра бросало в очередной обморок, караульные только радовались:
— Даст Бог, и окочурится, тогда уедем…
Петр был заперт в комнатах, окна которых задрапировали плотными шторами. Он просился гулять по берегу пруда, в котором рыбы были приучены всплывать при звоне колокольчика.
— Хочу поймать рыбку, — говорил он.
— Окажите рыбке милость, — соглашался Алехан.
Но в дверях часовые скрещивали багинеты ружей.
— Ах, до чего же строгие! Я бы и пустил вас до прудочка, но часовые не дозволяют. Не лучше ли нам еще выпить и поспать?..
3 июля в Ропшу силком доставили лекаря Лидерса.
— Чего зубами стучишь? — спросил Алехан. — Поставь бывшему царю клистир с опилками — и дело с концом.
— Знаю я, какие концы бывают в России: вы его в крепость запрете, и меня туда же, — верно рассудила медицина.
— Делай свое дело. Больно много ты знаешь.
Лидере, осмотрев Петра, сказал Орлову:
— Зачем меня тревожили? Он нетрезв, но здоров.
Алехан предупредил Екатерину: «Я опасен, чтоб урод наш севоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил.» Догадливая женщина поняла, что не сегодня, так завтра она овдовеет!
6 июля (именно в день ее обращения к Дени Дидро) понаехали в Ропшу гости — актер Федор Волков и капитан Шванвич; князь Барятинский сразу распечатал бутылки с вином, шлепнул на стол измызганные картишки; зажгли свечи для раскуривания трубок…
Алехан, проходя мимо, указал Потемкину [6] :
— Гришенька, постой-ка в дверях… Никого к нам не пущай, а кто выбегать станет, того без лишних слов лупи прямо в соску!
Пока они там играли и бесновались, Потемкин отдал себя на съедение ропшинским комарам. В комнатах государя «вдруг послышалась возня, будто передвигали тяжелую мебель, потом на крыльцо выскочил Алехан — с вилкой в руке, вилка была в крови.
— Вот и все, — сказал, — фараона не стало…
Перегнувшись через перила, Орлов начал громко блевать, нечаянно забрызгав Потемкина. Вытерев рот, изуродованный чудовищным шрамом, он далеко в кусты забросил вилку:
— Ты мне нужен — в Петербург надо скакать…
Потемкин шагнул в комнаты. Император валялся на полу, шея его была в рваных ранах, возле головы лежала окровавленная подушка. Шванвич бинтовал свой громадный кулак, укушенный императором, Барятинский веником подметал с полу осколки бутылок.
— Кто ж его так? — Потемкин кивнул на мертвеца.
Князь Федор треснул его веником по лицу:
— Кто, кто! Дурак такой, еще спрашивает… Вот укажем, что твоя работа. Эвон свидетелей сколько-все подтвердят…
Потемкин затих. Шванвич поднес ему вина:
— За помин души… хвати, вахмистр!
Со двора вошел Алехан, уже протрезвевший. Присел к столу. Писал легко, не думая, брызгая пером.
— Вези, — передал написанное Потемкину. — Ты — конный, доскачешь легко. Вручи лично матушке…
Потемкин снова предстал перед Екатериной; стройная и гибкая, она еще не сняла черных одежд, которые очень шли ей.
— Из Ропши — от Орлова! Вашему величеству.
Она извлекла из пакета лист серой бумаги: «…Сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка — его нет на свете… Повинную тебе принес, и розыскивать нечего».
Екатерина отправила курьера в Кексгольм, чтобы Иоанна везли обратно в Шлиссельбург, но обязательно сделали остановку в деревне Мурзинке. Потемкину велела:
— О том, что привезли, прошу молчать до публикации манифеста, а о том, что знаете, прошу молчать до смерти…
Императрица депешировала Станиславу Понятовскому о кончине мужа: «Страх причинил ему диарею. Он ужасно много пил, геморроидальная колика возобновилась с воспалением в мозгу, два дня он был в этом положении, и, несмотря на помощь докторов, скончался… апоплексический удар убил его!» Мнимые геморроидальные колики перекочевали и в манифест о смерти Петра III.
Потемкин возымел надежду, что теперь Екатерина даст ему золотой ключ камергера, но получил только 400 крепостных душ. Парня, как видного жениха, стали зазывать в гости; бывая в свете, он удивительно точно имитировал походку императрицы, мастерски передразнивал ее немецкий акцент… Федор Волков уговаривал его бросить двор и гвардию:
— Иди в театр! Великий актер в тебе пропадает…
Страшная буря разметала в щепки корабли, на которых были отправлены из России в Голштинию войска бывшего императора.