— Да сядь! — указала ему Глаша. — Можешь слушать, что говорим… Жалко мне Ольгу Викторовну, очень жалко. Но как же я дите-то свое отдам? Вот и Ваня любит Сережу… Он с ребенком меня и взял. При нем скажу — спасибо ему!
Коковцев понял, что разговор окончен.
— А что передать Ольге Викторовне? Я ведь приехал не отнимать у тебя ребенка. Сам вижу, что ему здесь хорошо. Но, может, ты время от времени будешь навещать нас в Питере?
Глаша расцеловала его порывисто обняв за шею:
— Приеду! — И слезы срывались по ее упругим щекам…
Возле стола суетился покорный и любящий муж.
— Вам чего-либо еще подать? — спрашивал…
Коковцеву было ясно, что этот сугубо мещанский мир, в быту которого укрылась Глаша, останется нерушим: Гредякин будет стучать до старости на телеграфе, Глаша станет засаливать на зиму огурцы в бочках. Но куда тронется жизнь этого мальчика? Куда?.. Ночью Владимир Васильевич слышал, как за стенкою горячо перешептывались супруги. Стоит ли ему тревожить их жизнь? Утром Глаша сказала Коковцеву:
— Не соображу: что послать Ольге Викторовне?
— А ничего! Лучше сфотографируйся для нас с Сережей…
Коковцев вернулся в Петербург — и снова обратил внимание, как сильно дергается голова Ольги Викторовны. Ему было невыносимо трудно находить для нее слова утешения:
— Мальчик очень хороший. Одет, умыт, накормлен. Может, и лучше, если Глаша изредка будет приезжать к нам… с внуком вместе! В самом деле, подумай сама, ну куда нам еще и ребенок? Я на службе, у тебя хватает своих забот…
Бирилева удалили с поста министра, его место занял Иван Михайлович Диков, бывший ранее главным минным инспектором флота. Он ценил Коковцева как отличного минера и в январе 1907 года переслал ему эполеты контр-адмирала с приказом о чинопроизводстве, подписанным царем. По времени это совпало с суровым приговором, вынесенным контр-адмиралу Небогатову и его штабу — их приговорили к расстрелу, который царь заменил тюремным заключением на разные сроки. За Небогатовым на долгие десять лет затворились тяжкие ворота Петропавловской крепости.
— А ведь по-своему он был прав, — решил Коковцев…
Поздно вечером в квартире зазвонил телефон.
— Контр-адмирал Коковцев… слушаю вас.
— Это я, — шепнула Ивона. — Опять я.
По чину контр-адмирала Коковцев имел жалованье в две тысячи триста рублей, «столовых» денег — три тысячи двести рублей и еще в расчет командировок по пятьсот сорок рублей ежегодно. Так что унывать было рано: и семье хватит, и на Ивону останется!
* * *
При свидании с нею он рассказал очень мало:
— Кроме одиночек из штаба Рожественского, больше никто из экипажа «Князя Суворова» не уцелел… Никто! Думаю, что ты, конечно, права, решив вернуться в Париж.
Коковцев как бы снова оглянулся с «Буйного» назад -в Цусиму, там виднелась большая дыра в броне, из разломов которой сквозняк пожара выбивал купол яркого пламени, — вот и все. Он сидел в эйлеровской квартире, хозяин которой наивно смотрел на Коковцева из рамочки, обвитой ради приличия траурной ленточкой.
— Скажи, он тебе никогда не мешает?
— А тебе? — спросила Ивона.
— Не скрою, что иногда мешает.
— Но я ведь никогда не была с ним счастлива…
Коковцев об этом и сам догадывался. Через приоткрытую дверь он видел обширную спальню, две кровати под балдахином с кистями, а на боковом столике — американскую машинку «ундервуд». Ивона пояснила, что взялась перепечатывать роли для актеров французской труппы Михайловского театра.
— Ты разве нуждаешься в деньгах?
— Нет, я нуждаюсь в другом…
Эти кровати и лист душещипательной драмы Викториена Сарду, заложенный в машинку, наводили Коковцева на подозрения:
— Кажется, я опять что-то потерял…
Ивона отлично распознала подоплеку его досады:
— Наверное, легко терять то, чего не имеешь.
— А если бы имел?
— Тогда и теряй. — Ивона полулегла на кушетку, и Коковцев мельком заметил овальный выгиб ее бедра. — Я шучу… А ты? — спросила она, не меняя позы.
— Я тоже. — Коковцев встал, затворив двери в спальню. — Я отвык от театра, — сказал он. — Карты ненавижу. Люблю рестораны да еще кегельбан Бернара на Васильевском острове… Кажется, и сегодня я проведу там вечер.
— Adieu, mon amiral, — сладостно зевнула Ивона.
В кегельбане он повстречал Ивана Михайловича Дикова: новому министру было далеко за семьдесят, но он не потерял четкой ясности ума, был деятелен и бодр, становясь неким пугалом для имперской кубышки, ибо на воссоздание флота желал исхитить более двух годовых бюджетов.
— Вы еще не получили должности? — спросил он. — Вроде бы есть вакансия минера в Либаве.
Коковцев сказал, что в Петербурге его сейчас удерживает болезнь жены.
— Гибель сына надломила ее… это все Цусима! — Положите жену в клинику Бехтерева.
— Не придумаю, как предложить ей это?
— Так и скажите, что вы здоровый мужчина, а она больная женщина, — чересчур жестоко рассудил старец.
* * *
Ольга Викторовна, отослав прислугу, еще не ложилась.
— Владечка, тебе надо покушать, — хлопотала она.
Коковцев повесил на раскрылку в передней свое адмиральское пальто, влажное от апрельской непогоды.
— Спасибо. Я только что от Бернара. Выпил, прости. В его отсутствие было всего два звонка.
— Один из японского посольства. Деньги, которые ты переслал на имя Пахомова, вручены его сыну… старик умер. А потом телефонировал какой-то Александр Колчак.
— Я знаю трех Колчаков на флоте, и все они Александры: Александр Федорович, Александр Васильевич и Александр Александрович… Так какому из них я понадобился?
— Тому, который просил тебя зайти в морской генштаб.
— Тогда это второй, он тоже прыгал на костылях.
— Тебе под «шпиц» пришло письмо из Испании.
— Откуда? — поразился Коковцев.
— Из Мадрида…
Итак, предстояло знакомство с Колчаком.
— Вот и письмо, — сказал он при встрече с Коковцевым. — Рад познакомиться. Статьи ваши просматривал, и мне понятно ваше возмущение нашими порядками в этом кабаке…
Он стал цитировать слова химика Менделеева: если бы правительство истратило на освоение Великого Северного пути половину тех средств, что ныне угроблены возле «Цусимы», то и самой «Цусимы» не было бы в истории нашего государства! Эскадры Рожественского и Небогатова, пройдя вдоль Сибири, из Берингова пролива спустились бы прямо во Владивосток, и в этом случае никакие Того не могли бы им помешать. Естественно, что в разговоре коснулись и возрождения флота.