Это озадачило меня до крайности. Неужели мазохизм играет такую важную роль в поведении человека?
Впрочем, если вдуматься, разве мой успех – не лучшее тому доказательство? Я так уродлив, что видеть меня – мука мученическая, однако мне платят бешеные деньги, чтобы я выставлял себя на всеобщее обозрение. Меня озолотили за то, что я причиняю страдания толпе.
Потрясенный своим открытием, я не успокоился, пока не пригласил мою любимую в обожаемый ею ресторан. Она принялась за еду, а я смотрел на нее во все глаза. Я быстро убедился, что она составляет исключение.
– Ты ешь с удовольствием!
– Естественно. Все так вкусно!
– Ты одна такая. Оглянись вокруг. Вон, смотри, тот тип с омаром. Видишь, как он морщится, когда жует? Он, конечно, крайний случай, но посмотри на остальных. Я бы определил их вид одним словом: скорбный.
– Ужас в том, что это правда, – засмеялась Этель.
– Люди платят деньги, чтобы прийти сюда. По доброй воле. Значит, сегодня принято покупать себе страдание. Нашим миром правит мазохизм.
– А ты не преувеличиваешь?
– Преуменьшаю. Мой успех со всей очевидностью это доказывает.
– Не ты один имеешь успех. Красивым растениям, с которыми ты работаешь, не понадобился никакой вселенский мазохизм, чтобы прославиться.
С ними сложнее: кто-то выбирает смазливых девушек и превозносит их до небес. В принципе, я ничего не имею против: так было во все времена. Но сегодня это делается не для того, чтобы воздать должное красоте, и даже не для того, чтобы порадовать толпу приятным зрелищем. Нет, нам насильно вдалбливают в голову: «Вам же будет лучше, если вы это высоко оцените. В противном случае заткнитесь!» Прекрасное должно объединять людей всеобщим восхищением – а оно разобщает. И в таком тоталитарном режиме люди, вместо того чтобы взбунтоваться, послушно восторгаются.
Рукоплещут и просят еще. Я бы назвал это мазохизмом.
– Возможно.
– В результате, чтобы чувствовать себя комфортно в современном мире, лучше быть мазохистом.
Правда, всегда найдутся неподдающиеся, вот как мы с тобой. Мы не испытываем никакого удовольствия от страданий. Можно сказать, калеки. По-моему, нам следует потребовать пособие.
Помню, я встретил женщину на каком-то вокзале. Не такая уродливая, как я, – вряд ли это возможно, – она тем не менее была ужасна. И даже не пыталась скрыть это: похоже, ей было все равно, как она выглядит. Пугало пугалом от пяток до макушки.
Я ошарашенно рассматривал ее, и вдруг меня поразила одна деталь: маникюр. Лак был цвета бордо и наложен весьма искусно.
Я недоумевал: лак этот, сам по себе красивый, никак не мог украсить безобразные пальцы этой особы, одетой, кстати, кое-как. Но ведь зачем-то она это сделала, да еще как постаралась. Нельзя сказать, что бедняга пыталась «навести красоту»: во-первых и не пыталась вовсе, во-вторых, дело было безнадежное. К чему же этот элегантный маникюр?
С тех пор я не раз замечал подобное явление почти у всех уродливых женщин. Объяснения ему я так и не нашел. Есть в этом нелепом кокетстве дурнушек что-то утешительное.
Я не встречал аналогичного парадокса ни у одного из безобразных мужчин, начиная с меня самого.
Вообще, на урода мужского пола, как правило, не так потешно смотреть, как на женщину-страшилу. Та иной раз вырядится в яркое, в крупных цветах платье, нацепит очки кинозвезды, обуется в сверкающие туфельки. А уж белье у нее – просто мечта. И бороды, за редким исключением, нету, так что отдельные изъяны или всю свою образину спрятать под гущей волос ей не удастся. Уродливая женщина – зрелище горестное и смешное, уродливый мужчина – тоскливое и унылое. Но все это – лишь разный ответы на один и тот же мучительный вопрос: как жить душе в бросовом теле? Как совместить несовместимое? Мне удалось решить эту проблему даже с некоторым блеском, а как же другие?
Я много наблюдал за ними. С восхищением и возмущением одновременно я констатирую, что по большей части они мирятся со своей участью. Чаще всего такие женятся между собой. Это выше моего понимания: ведь, таким образом, они как бы удваивают уродство. Неужто в их планы входит производить на свет свои копии?
Почему же они не испытывают, подобно мне, неодолимой тяги к красоте? Нам она нужнее, чем кому бы то ни было, – нам, обделенным ею от рождения. Если бы на земле царила справедливость, нам вменяли бы в обязанность вступать в браки с Венерами и Аполлонами, чтобы мы могли омыться в лучах их сияния.
Незадолго до Рождества я получил совершенно неожиданное предложение. Меня пригласили быть одним из двенадцати членов жюри на конкурсе красоты «Мисс Вселенная». Он должен был состояться в начале января в японском городке под названием Канадзава.
Я позвонил своему импресарио:
– Помилуйте, мне быть судьей в конкурсе красоты – вам не кажется, что это будет шутка дурного вкуса?
– Напротив, я нахожу эту идею превосходной. Урод, склонный к эстетике, – это пойдет на пользу твоему имиджу.
Без особого энтузиазма я поделился новостью с моей любимой.
– Нет ничего хуже этих конкурсов красоты, – сказала она. – Бедные девушки, почти голые, улыбаясь, вышагивают строем перед похотливыми стариками.
– Ясно. Я не поеду.
– Да нет же, поезжай! Посей смуту в этом болоте! Там очень не хватает террориста вроде тебя.
– Ты поедешь со мной?
– Что я там забыла?
– Посмотришь Японию. Я тебя приглашаю.
– Очень мило с твоей стороны, но я не могу-
– Почему же?
– Я влюбилась.
Ледяной клинок пронзил мою грудь.
– В кого? – спросил я.
– Ты его не знаешь.
В сильном возбуждении она поведала мне, что его зовут Ксавье (имя я нашел отвратительным) и что он красив.
– Надо же! С каких пор тебя волнует внешность, я думал, ты выше этого, – прошипел я.
– Волнует, если это истинная красота.
– И чем же он занимается, твой красавчик?
– Он гений. Художник.
– Постой, я догадался: он будет рисовать тебя голой, да?
– Прекрати, он пока даже не замечает моего существования.
– Вот идиот!
– Помоги мне, очень тебя прошу.
Она любила другого и вдобавок хотела, чтобы я ей помог. Это было уж чересчур.
– Как? Объясниться ему от твоего имени?
– Нет. Пойди со мной на его вернисаж.
– Ненавижу вернисажи.
– Я тоже. Как и модельные агентства. Но это не помешало мне пойти с тобой, чтобы оказать тебе услугу.