– Да ведь и словили-то супостатку только недавно, – не унимался словоохотливый староста. – Наши давеча вернулись с большака и доложили, что в Искоростень везут ведьму, наделавшую столько зла. Твоим собратьям-волхвам, путник, которые изловили супостатку, пришлось потрудиться, чтобы пересилить ее чары. Теперь же проклятую ведьму везут в Искоростень на расправу к князю Малу. Кое-кто из наших даже отправился туда поглазеть, как ведьму сжигать будут. Не так уж часто колдунов сжигают, вот людям и любопытно смотреть. Тем более что это та самая чародейка, которой волхвы некогда силу своей земли доверили, а она уехала невесть куда. Но вот она вернулась и стала приносить беды, пока... Эй! Эй, волхв, что творишь-то!
Этот возглас сорвался у старосты, когда он увидел, как до этого спокойно евший гость вдруг швырнул деревянную миску прямо в очаг. А это было жестокое оскорбление священного пламени домашнего огня сварожича. Но волхва такое святотатство вроде бы и не смутило. Он заметался по избе, потом властно крикнул, чтобы седлали его бурую, стал торопливо обматывать ремнями меховые онучи на ногах.
Когда лошадь его умчалась, взметнув из-под копыт снежную пыль, староста повернулся к своим и постучал костяшками пальцев по лбу.
– Видали? Не зря не полагается волхвам верхом ездить. Этот-то совсем ополоумел. Огонь в очаге оскорбил, носится верхом, будто витязем себя уже считает. Ох-ох, что творится в наших краях, если волхвы стали забывать положенное достоинство и покон.
А Малкиня погонял бурую, понукал удилами и коленями, даже окриком. Ему было страшно. Неужели и впрямь в Искоростень везут его Малфриду? Девушку, которую сам когда-то обучал чародейству, с которой сдружился, полюбил ее... Но разве она не покинула навсегда эти края? Что заставило ее вернуться? А что заставило его самого? Неужели в этой земле есть что-то такое, что манит и зовет к себе, чтобы опять зажить привычным укладом, дышать лесным воздухом? И было еще нечто, о чем размышлял Малкиня: может быть, это ошибка? Могла ведь людская молва наделить любую чародейку недоброй славой погубительницы чародейских сил древлянской земли. Ему надо поспешить и разобраться во всем.
Холодный день давил сырой мглой, низко нависали тучи, предвещая снег. А потом стали падать крупные тяжелые хлопья, залеплявшие глаза, все закрутилось в снежной круговерти. И так сквозь сыпавший снег Малкиня и увидел Искоростень на расчищенном пространстве над рекой Уж, увидел частоколы и срубные башни, толпу у городских ворот. То, что люди собрались у ворот, – обычное дело. Однако было в шуме собравшейся толпы и кое-что необычное: крики, громкие ругательства, злой хохот. Подъезжая, Малкиня раздвигал конем толпу, пока не увидел, что заставило людей поднять такой гвалт.
Несколько городских стражей в высоких шлемах-шишаках наподобие русских оттесняли рвущуюся толпу от саней, стоявших перед распахнутыми воротами. В санях сидели трое волхвов в вывернутых мехом наизнанку мохнатых шубах. Когда сани подъехали ближе, Малкиня признал своих знакомцев еще со времен, когда он был вхож на Священную Поляну, – Плюща, Шелота и Збуда. Заметив Малкиню, те стали переглядываться, не выражая никакой радости от встречи с ним, наоборот – помрачнели. Но Малкиня лишь мельком глянул на них, ибо возле саней находились еще трое древлянских мужиков, судя по всему охранники, которые, в отличие от сдержанных кудесников, держались вызывающе, чувствуя себя героями дня.
– Ну что, хороша потеха? – весело крикнул один из них, молодой пригожий парень с непривычным для древлянина бритым лицом. Он оправлял на себе распахнутую кунью шубку, посмеиваясь, потягивал штаны. – Так-то с ведьмами и положено поступать, если хотите лишить их силы. Особенно когда они такие славные и ядреные, как наша.
– Да из чего видно, что она такая уж и пригожая? – выкрикнул кто-то из толпы. – Лицо ее мешковиной закрыто, а остальное...
– А вот по остальному и судите, – захохотал молодец.
Малкиня, сидя на своем коне, видел, как говоривший склонился к скорчившейся на соломе пленнице и по-хозяйски похлопал ее по оголенному бедру. Малкиня судорожно сглотнул, поняв, как этот парень избавлял от чародейства ведьму. Под падавшими хлопьями снегом пленница сжалась, подтянув колени, руки ее были связаны за спиной, на голову надет мешок, обвязанный вокруг шеи веревкой. Так всегда поступали с пойманными колдуньями из опасения, как бы те взглядом не наслали порчу на своих мучителей. А что эту женщину мучили, было ясно, достаточно взглянуть на ее грязное, в синяках и ссадинах тело. Красивое, впрочем, тело, с плоским животом, округлой грудью с бледно-розовыми сосками, гладкими упругими бедрами. И Малкиня опасался, что узнает ее... ее тело, которое так любил ласкать когда-то. Но все же ему очень хотелось ошибиться, чтобы та, кого он все еще помнил и любил, не была этой униженной, отданной на поругание толпе женщиной. И он попытался проникнуть в ее мысли, по которым он мог бы узнать Малфриду… Но вдруг резко отшатнулся, не ощутив ничего, кроме утробного глухого рычания, в котором не угадывалось ничего человеческого.
Малкиня откинул капюшон, провел ладонью по волосам. Разве это Малфрида? И все же было нечто, что не давало ему покоя. И он решил, что просто не смог ничего разобрать в гомоне толпы, в обрывках и путанице чужих мыслей. И чтобы успокоиться и подумать, как быть, он стал глядеть по сторонам, пока не заметил, как из толпы выделился молодой боярин в собольей шапочке, храбро шагнул к саням, покрикивая, что и он еще крепкий мужик, чтобы покрыть чародейку, пусть и на глазах у всех. Уже и за кушак взялся, вырывая руку у пытавшейся удержать его взволнованной молодицы.
Малкиня тронул шенкелем бок лошади и выехал вперед, загораживая дорогу. И обратился к сопровождавшим пленницу волхвам:
– Эй вы! Неужто думаете, что мудрый Никлот был бы доволен тем, что вы здесь вытворяете? Где ваше достоинство, где справедливость, служители?
Говорил он столь зычно, что толпа стала стихать. А волхвы переглядывались, но думали совсем об ином. Он смог различить их мысли, когда гомон толпы немного унялся. А думали они... Они почти панически боялись Малкиню, так как считали, что именно он сумел превратить Маланича... «Значит, это люди Маланича», – определил Малкиня. И тут же понял, как действовать.
– Врагам князя, замыслившим злое чародейство, нет хода в Искоростень! Вон пошли, пока я стражу на вас не направил! – И он указал им рукой идти прочь.
В городе было известно, какое влияние имеет молодой волхв их князя. Потому и не удивились, что после его слов пришлые волхвы тут же слезли с саней и стали пробираться сквозь толпу, торопясь уйти. А тут как раз еще кто-то крикнул: дескать, Мал идет, сам князь Мал.
Малкиня оглянулся. За густо повалившим снегом он различил приближавшегося Мала. Тот шел во главе своих бояр и в сопровождении незнакомых витязей. «Волыняне», – сразу догадался Малкиня, распознав их по длинным, затянутым сзади в конские хвосты волосам. Глупо было Малу вот так показываться с ними перед всем народом, среди которого наверняка могут быть и те, кто донесет посаднику о приезде чужаков. Но Малкиня сейчас был слишком взволнован, чтобы раздумывать об этом. Да и уловил мысли князя, путаные, возбужденные, отрывочные. Малкине не надо было и вглядываться в раскрасневшееся пухлое лицо Мала, чтобы понять, что князь изрядно во хмелю. Пировал, небось, пока дело не дошло до переговоров, или, наоборот, пил с гостями, чтобы сблизиться с ними и легче заключить договор... Однако какая ему, Малкине, сейчас до того нужда? Его волновало совсем иное. И, соскочив с коня, потеснив охранников ведьмы, он быстро набросил на нее свой широкий плащ.