– Я приехал проститься, – тихо начал он. – Завтра я еду в Реймс готовить все к коронации.
Он пытливо и встревожено заглянул ей в глаза, словно боясь услышать нечто такое, что нарушит его планы. Но Мэри лишь улыбнулась.
– Почему вы говорите шепотом, Франсуа? Будущему королю Франции надлежит говорить во весь голос.
Хотя она понимала, отчего он таится. Маменькин сын прибыл в Клюни своевольно, не спросясь разрешения мамаши. Франциск несколько смутился и одновременно обрадовался её словам.
– Так вы не видите причин, по которым я мог бы не стать королем?
– Ни единой.
Мэри улыбалась. Она добровольно отдавала ему то, что могла попытаться оспорить. И опять Франциск чуть не обнял её. Ей было забавно видеть его сдержанность, и одновременно грустно.
– Ваши глаза так печальны, Мари. Хотя это и неудивительно, – герцог обвел взглядом её покой. – Ужасно! Черный цвет, черные драпировки, занавеси, кресла... Прости меня, Мари, тут я бессилен. Это этикет, обычай, закон, это надо вынести. Положение обязывает. Я ведь тоже живу с нелюбимой женой, вместо того...
Франциск умолк. Он ведь уже не помнил, когда последний раз посещал Клодию в опочивальне. А Мэри... Даже жалея её, он хотел, чтобы она осталась там, где находится.
– Так должно быть, Мари. Никто не сожалеет об этом больше меня, но с этим надо мириться. Я уеду, а вы останетесь. Мы оба должны поступать так, как от нас требует титул, все же остальное...
– Траур окончится, и я уеду, – холодно прервала его Мэри. – Это все, чего я хочу.
– Все?
Он вдруг склонился над ней.
– Зачем вам уезжать, Мари? Останьтесь во Франции, останьтесь со мной! Как король, я поддержу вас в этом решении. Генрих Тюдор не имеет над вами власти, пока вы находитесь в моей стране. Вы будете жить как королева, не нуждаясь ни в чем, в роскоши и почете, пользоваться даже большей властью, чем при Людовике! Вы станете подлинной королевой Франции, а не Клодия. И тогда мы сможем быть вместе! Если хотите, я подыщу вам для прикрытия богатого и родовитого супруга – моего кузена герцога Лоренского, например...
Она отшатнулась, и Франциск умолк, поняв, что сказал не то. Закрыв глаза, он тряхнул головой.
– Простите, Мари. Я просто не знаю, что вам предложить, лишь бы вы остались. Знаете, один итальянский прелат прислал ко двору на ваше имя дифирамб, уговаривая не выходить повторно замуж и жить в покое, наслаждаясь обществом ученых людей, и проявить себя как покровительница наук и искусства. Вы могли бы прославиться.
– Итальянский прелат? – переспросила Мэри. – Так мной ещё интересуются?
Ею интересовались, даже более, чем она могла предположить. В Европе эту вдовствующую королеву называли даже новой Пенелопой, руки которой добиваются множество правителей. Но ей не стоило пока об этом знать, и Франциск лишь повторил:
– Останьтесь со мной, Мари! Во Франции. Кто знает, может, Клодия не переживет родов, кое-кто предполагает и такой исход. И тогда... Если же вы уедете, то заберете с собой радость моего сердца... Мир померкнет для меня.
Как он говорил! Как лгал! Но Мэри уже достаточно знала его, чтобы понять это. И, главное, герцог сам верит в свою ложь. Ей даже стало жаль его. К тому же она понимала, что, если не поспешит уехать, если останется и станет известно, что она беременна...
– Я хочу, чтобы вы стали королем, Франсуа! – горячо и твердо сказала она.
Он поглядел на неё удивленно.
– Я благодарен, но...
Он вдруг умолк, прислушиваясь. Теперь и Мэри различила за дверью голоса, топот, и отдающий приказания голос Луизы. Она почти вбежала, запыхавшаяся, растрепанная, причем не одна: с ней были Монморанси, Бурбон, Тремуйль, даже престарелого кардинала Прие она привела с собой.
– Сын мой, Франциск, весьма похвально, что вы навещаете её величество в дни её траура. Однако вы забыли правила этикета – ни один мужчина, будь то даже король, не смеет навещать мадам Мари в одиночестве!
Конечно же, она поспешила привести с собой целую свиту, наверняка опасаясь, что застанет молодую вдову уже полураздетой, соблазняющей «невинного» Франсуа на ложе порока. Мэри едва смогла подавить улыбку. Царственно кивнув вновь прибывшим, она сделала знак, позволяющий им сесть, и повернулась к Франциску.
– Я внимательно слушаю вас, сир.
Он растерянно теребил подвески на нагрудной цепи.
– Так что я вам говорил?
Мэри решила воспользоваться ситуацией.
– Вы изволили дать согласие на мою просьбу, чтоб в штат вошли члены моей английской свиты. И сказали, что не против, если мне позволят гулять в саду внутреннего двора Клюни.
Он кивнул.
– Да, конечно. Я распоряжусь насчет вашей свиты. Всего две дамы – это мало для королевы. И, конечно, сад! Вам нужен воздух, Мари, вы так бледны.
– Но этикет... – начала Луиза.
– Мадам королева не будет общаться ни с кем, – прервал её сын, взглянув на мать почти сердито. Франциск был недоволен, что Луиза вмешалась в их свидание. – Она будет, как и прежде, жить в уединении, но воздух и прогулки просто необходимы для её здоровья. Она ведь не узница.
Потом они ещё немного поговорили о погоде и о коронации Франциска. Мэри спросила, не прибыло ли в Париж посольство от её брата. Нет, но Генрих Тюдор уже неоднократно писал, справляясь о сестре. Когда темы были исчерпаны, Франциск распрощался с ней, раскланялись и остальные.
Однако после ухода Франциска настроение Мэри несколько улучшилось. Она даже напевала что-то, перебирая струны лютни. Франциск по-прежнему добр к ней, по-прежнему влюблен, и он не даст её в обиду. Конечно, если она не станет мешать исполнению его честолюбивых планов. Но разве она не дала ему понять, что не желает стоять у него на пути? Да, она уедет, и... её рука замерла на струнах. Королева позволила себе расслабиться и помечтать. Да, она уедет, вернется в Англию, в Саффолкшир... Конечно, жизнь при дворе – это почести, блеск, развлечения, но также и интриги, слежка, предательство... Двор хорош лишь в небольших дозах. А в Саффолкшире она будет ездить верхом, принимать гостей, удить рыбу, выращивать травы, будет разгуливать в простой юбке и без корсажа – так удобнее бегать. О, какое бегать! Бегать она не сможет – она будет вынашивать беременность. И, конечно же, она выйдет замуж за Чарльза Брэндона. Ведь иначе и быть не могло, раз она ждет его ребенка! В эту минуту она не думала о ребенке, как о неприятности и обузе, а как о сыне Чарльза, и впервые ощутила мягкую нежность. Ребенок, маленькое дитя – о, это прелестно!..
На другой день к штату королевы прибавилась Анна Болейн.
– Остальная ваша свита уехала в Англию, – сообщила девочка, оглядывая мрачную обстановку королевы. – Я задержалась лишь потому, что мой отец все ещё посол при французском дворе, и жила у него.