Постепенно дождь стал чуть тише, но по-прежнему лил, негромко шелестя. Стемнело, в тереме зажгли свечи, женщины, сбегав под дождем в кладовую, принесли перекусить. Довольные, они подавали мужчинам холодной дичи, лепешек, поили брагой. Брага оказалась неожиданно крепкой, щеки у всех разрумянились, глаза заблестели, голоса стали громче. Ингельд поинтересовался, укрыли ли жители Озерков дрова для праздничных костров от дождя, будут ли зажжены огни в эту священную и самую короткую ночь в году? Вавила ответил, что не худо бы сходить посмотреть. Ведь дождь, наконец, пошел на убыль, а то что все вокруг намокло, – не беда: влага в такую ночь несет в себе целебную освящающую благость. Сказал и язык прикусил, опасаясь, что излишне дерзок. Однако наступившая затем тишина продлилась лишь пару секунд.
– А что, и верно! – ударил по столешнице мощным кулаком Ингельд. – Надо почтить Купалу, побывав на его празднике. Как думаешь, Лисглада?
Светорада подняла на брата глаза, казавшиеся сейчас особенно темными.
– Иди, Ингельд. Нам и дальше жить, надо почтить божество, так быстро откликнувшееся на принесенную жертву.
От ее слов Ингельд присмирел на миг, но потом покосился на Потвору, не сводившую с него глаз, и стал нервно крутить ус.
– Решено! Идем! Кто со мной?
Оказалось, все готовы были идти. Стема наблюдал за ними сидя на лавке у стены, боясь показать радость. Вот как вышло, все выразили желание уйти – такой удачи он и не ожидал. И еще было ясно, что Светорада не собирается на гуляния. Она молча вышла из-за стола и удалилась к себе. Стема не сомневался, что справится с ней, заставит поступить по-своему. Ведь после дождя даже ее сдержанность уже не казалась такой непреклонной, и он пару раз переглянулся с ней, улыбнулся, и хотя она не ответила на улыбку, однако глаз не отвела. Смотрела так, будто что-то хотела сказать. Перед уходом Ингельд все же оставил в тереме пару стражей. «Сущая ерунда, – подумал Стема. – Видать, сам Купала мне ворожит, раз все так ладно получается». Разумеется, он, как рында княжны, тоже оставался.
– На тебя ведь можно положиться, Стемид? – посмотрел на него перед уходом Ингельд.
– Это как боги святы! – весело отозвался Стемка.
Они ушли. Стало тихо, все быстрее сгущались сумерки, пахло свежестью да однотонно капало с крыш. Но уже откуда-то доносились звуки веселой музыки, пение, отдаленный смех.
Нянька Текла тоже поднялась в горницу за Светорадой. Оставленные охранники разошлись по местам. Стемка для вида проверил посты, но не стал делать замечаний, когда различил в потемках, как стражи сошлись у ворот, предварительно захватив из кладовой бурдюк с брагой. Надо же было и им праздник Купалы отметить.
В притихшем тереме Стема чувствовал себя почти хозяином. Можно было расслабиться до положенного срока, но отчего-то он не находил себе места. Пошел на конюшню и, обняв верного коня, что-то тихо шептал ему долго, будто упрашивал или просил прощения. Потом взял свой лук, перекинул через плечо оба тула со стрелами и, вернувшись к терему, расположился на крылечке, проверяя, не сильно ли отсырела тетива. Лук у него был замечательный: собранный и склеенный из трех сортов древесины, укрепленный волчьими жилами и костяными накладками, покрытый гладким черным лаком от сырости – такой лук не стыдно и знатному витязю носить, и Стема ни за что не расстался бы с ним. Да и меч у парня был не хуже: длинный, с атласно-серым клинком, закругленный на конце, рукоять плотно обмотана ремнями, чтобы удобнее держать руке. И хотя своим основным оружием Стема считал все-таки лук, он ни за какие блага не оставил бы меча. Без него воин только наполовину воин. А именно воином Стема собирался стать.
Ночь уже вступила в свои права, но на омытом дождем небе светили только звезды, а луна еще не поднялась над лесом. Некоторое время Стема сидел на месте, пока бродившее в нем напряжение не начало сводить с ума. Поднявшись, он пошел неведомо куда: шатался без дела, то поглядывая туда, где за окошком горницы Светорады светился слабый огонек, то вслушивался в долетавшие со стороны звуки праздника. Подходя к воротам, подле которых стояли охранники, услышал их ворчание: мол, все веселятся, гуляют, а потом и любиться начнут, а они на дозоре. Но и дозор-то они несли как попало, даже песню затянули. Да и чего им опасаться, если и лесные Озерки, и терем князя так надежно скрыты в глухом лесу, дорог сюда почти никаких. Глушь да тишь.
Наконец из-за деревьев всплыла луна. Время полнолуния уже миновало, лик луны казался чуть скособоченным и оттого скорбным. Однако мокрый лес сразу красиво засиял, устремившись верхушками к небу, во дворе серебристо светились лужи, да и сами постройки терема будто начали мерцать.
Возвращаясь к крыльцу, где он оставил лук со стрелами, Стема неожиданно увидел княжну. Она сидела на ступеньках крыльца, обхватив колени. Была в светлой рубахе, куталась в широкую темную шаль. В лунном свете блеснули сережки, когда она повернулась на звук приближающихся шагов.
Он присел рядом, Светорада поглядела на его снаряжение.
– Смотрю, ты на охоту собрался.
Стема молчал. Почему-то ее приход поверг его в смятение. Он заставлял себя быть спокойным, однако сердце как будто сорвалось в галоп. «Сама пришла. Мне не понадобилось и выманивать из светлицы».
Через некоторое время спросил, где Текла. Княжна ответила, что та уже легла почивать. «Вот и ладненько», – заключил Стема.
Мысли его все равно путались. Отметил лишь, что еще не время. Купальский вечер только начинался, надо было подождать.
Откуда-то из лесу вылетела сова и, пронесясь темной тенью над двором, издала печальный пронзительный крик, заглушив долетавший со стороны гулянки веселый гомон.
Светорада надтреснутым голосом негромко произнесла:
– Наверное, я больше никогда не смогу радоваться на Купалу.
– Сможешь, – ответил Стема, и голос его прозвучал неожиданно жестко. Почувствовал, что княжна повернулась и смотрит на него.
– Ты не понимаешь, Стрелок. Мой мир рухнул в одночасье. Все, что произошло… Мне даже жить не хочется, если в жизни возможны такая боль, такое страдание.
– Не надрывай себе сердце, Светка. Люди и до тебя становились круглыми сиротами. И продолжали жить.
Она кивнула, блеснув сережками, вздохнула с дрожью. Тогда он привлек ее к себе, стал гладить по голове, и его захлестнула негаданная нежность. Светорада, склонив голову ему на грудь, затихла, но потом заплакала, тихо и горько, как ребенок, который не решается дать волю своему горю.
Он дал ей выплакаться, утешил. Сказал, что все пройдет, что несмотря на кажущуюся ребячливость, она сильная, и ее сила поможет ей. Ведь жизнь – это битва, которая длится до тех пор, пока человек сам не откажется от борьбы.
Скажи кто-то Стеме, что он будет вести такие речи с вертихвосткой Светорадой, – не поверил бы. Сейчас же разговаривал так, как и с волхвами мудрыми не смог бы говорить. Но Светке, видимо, это было нужно сейчас, он чувствовал, как она стихает в его руках, как ее перестает бить дрожь, а ее тепло проникает до самого сердца.