— Например? — Шпиндель поднял палец.
— Слои, которые мы прорезали, не могли появиться в ходе метаболических процессов, которые я могу себе представить. Так что эта штука не живая в биологическом смысле слова. Если в наши дни это что-то значит, — добавил он, окидывая взглядом чрево нашего кита.
— Как насчет жизни внутри объекта?
— Бескислородная атмосфера. Сложную многоклеточную жизнь можно, скорее всего, исключить. Микробы — еще может быть, хотя, если они там есть, я жажду это чудо увидать. Но любой достаточно сложный организм, способный мыслить, не говоря о том, чтобы построить вот это, — он указал на изображение в Консенсусе, — требует высокоэнергетического метаболизма, а значит, кислорода.
— Так ты думаешь, «Роршах» пустой?
— Я этого не говорил, нет. Понимаю, инопланетянам положено быть загадочными и все такое, но я все-таки не понимаю, зачем кому-то строить космических масштабов заказник для анаэробных бактерий.
— Эта штука не может не быть чьей-то средой обитания. Зачем тогда вообще атмосфера, если мы имеем дело просто с терраформирующим автоматом?
Шпиндель ткнул пальцем в сторону палатки.
— Как и сказала Сьюзен — атмосфера еще строится. Нам халява, пока хозяева не явились.
— Халява?
— Типа того. И я прекрасно понимаю, что мы видели лишь долю от малой доли объекта. Но кто-то же видел, как мы приближаемся. И, насколько помню, очень сердился. Если они разумны и враждебны — то почему не стреляют?
— А может, уже выстрелили.
— Если что-то внутри расстреляло твоих роботов, то оно поджарило их не быстрее, чем могла бы обыкновенная естественная среда.
— То, что ты называешь «обыкновенной естественной средой», может оказаться активной защитой. Иначе, почему бы орбитальной станции быть настолько необитаемой?
Шпиндель закатил глаза.
— Ладно, я ошибся. Мы знаем недостаточно для предположений.
Нельзя сказать, что мы не пытались раздобыть больше информации. Когда сенсорная головка «чертика» сгорела напрочь, мы низвели его до землекопа; зонд по волоску расширял шахту, терпеливо выжигая края проделанной первоначально замочной скважины, покуда та не достигла метра в поперечнике. Мы тем временем переделывали пехотинцев Бейтс — навесили столько защиты, что та выдержала бы и в ядерном реакторе, и внутри циклотрона, — и в перигее сбросили их на «Роршах», словно камушки с опушки в зачарованный лес. Каждый из них по очереди прошел «чертиковы» воротца, разматывая за собой нитяное тонкое оптоволокно для передачи данных в ионизированной атмосфере.
Мимолетный взгляд — вот и все, чего им удалось добиться. Несколько растянутых эпизодов.
Мы видели, как шевелятся стены «Роршаха»: перистальтические волны лениво и медлительно колыхали его кишку. Мы видели, как тянутся патокой ввернутые карманы стен в мучительных спазмах, которые с течением времени должны были совершенно перекрыть проход. Сквозь некоторые помещения наша пехота проплывала с легкостью, в других спотыкалась и с трудом находила дорогу в магнитном шуме. Роботы пролезали сквозь странные пасти, ощеренные бритвенно-острыми зубами, тысячами спирально изогнутых треугольных лезвий, выложенных параллельными рядами. Они осторожно обходили фигурные облака мглы, заряженных частиц, нанизанных на мириады сходящихся линий электромагнитного поля, изменчивых и бесконечно повторяющих самих себя в абстрактных фракталах.
Рано или поздно каждый из них сгорал. Или терял связь.
— Улучшить радиационную защиту можно? — полюбопытствовал я.
Шпиндель глянул на меня.
— И так уже замуровали все, кроме самих датчиков, — объяснила Бейтс. — Если закрыть их, мы ослепнем.
— Но видимый свет относительно безопасен. Как насчет чисто оптическо…
— Мы и так пользуемся оптической связью, комиссар, — отрезал Шпиндель. — Мог бы заметить, что срань все равно просачивается.
— Но есть же эти… как их… — я поискал слова, — полосовые фильтры? Какие-то приспособления, которые будут пропускать излучение на видимых частотах, срезая опасные пики за краями диапазона?
Шпиндель фыркнул.
— Ага. Такая штука называется «атмосферой», и если бы мы приволокли ее с собой — раз в пятьдесят толще земной, — она могла бы частично отфильтровать эту кашу. Правда, Земле еще здорово помогает магнитное поле, но я не стал бы полагаться на любую нашу ЭМ-защиту.
— Если мы и дальше будем сталкиваться с этими всплесками, — уточнила Бейтс. — Настоящая проблема в них.
— Они повторяются со случайными интервалами? — поинтересовался я.
Шпиндель пожал плечами, как вздрогнул.
— Не думаю, что в здешних местах есть хоть что-то случайное. Хотя — кто знает? Нужно больше данных.
— Которые мы вряд ли получим, — докончила Джеймс, подползая к нам по потолку, — если зонды и дальше будет коротить.
Условное наклонение оказалось чистой фигурой речи. Мы пробовали играть в рулетку, жертвуя зондами одним за другим в надежде, что хоть одному повезет. Период их распада с удалением от базы экспоненциально приближался к нулю. Пытались экранировать оптоволокно для уменьшения апертурных протечек; замотанный в несколько слоев феррокерамики кабель получался настолько жестким и несгибаемым, что мы фактически размахивали зондом на палочке. Решили вообще обойтись без помочей, отправляли роботов на самостоятельную разведку в радиоактивный буран собирать данные для последующего скачивания; не вернулся ни один. В общем, опробовали все.
— Мы можем отправиться туда сами, — сказала Джеймс.
Почти все.
— Ну да, — выдавил Шпиндель голосом, который мог значить только «ну нет!».
— Это единственный способ выяснить что-нибудь дельное.
— Ага. Например, за сколько секунд твои мозги прекращаются в рагу по-циклотронному.
— Скафы можно экранировать.
— А, в смысле — как зонды Мэнди?
— Вот не надо меня так называть, пожалуйста, — вмешалась Бейтс.
— Суть в том, что «Роршах» тебя убьет, будь ты из мяса или из металла.
— Суть в том, что мясо он убивает по-иному, — отозвалась Джеймс. — Медленнее.
Шпиндель покачал головой.
— Через пятьдесят минут тебе все равно каюк. Несмотря на защиту. Даже в так называемых «холодных зонах».
— И еще три часа лучевая болезнь протекает бессимптомно. И даже после этого потребуется несколько дней, чтобы окончательно сдохнуть, а задолго до этого мы вернемся на «Тезей», и корабль подлатает нас в два счета. Это даже мы знаем, Исаак, вот оно все — в КонСенсусе. А если это знаем мы, то ты уж точно в курсе. Так что спорить вообще не о чем.
— Такая у тебя идея? Каждые тридцать часов накачиваться жестким излучением, а мне потом вырезать опухоли и склеивать всех заново по одной клетке?