— Ты указал причиной смерти обширный церебральный инфаркт.
— И что? Это соответствует действительности.
Тим взглянул на старшего коллегу. Лицо у него было каменное.
— Ты прекрасно знаешь, что смерть наступила из-за меня!
— Послушай, Блустоун, нет такого врача, который не потерял бы больного по недосмотру. Особенно если этот врач был на ногах столько, сколько ты. В этом документе написана чистая правда. — Сет помолчал, потом уточнил: — Только не вся правда.
Тим с благодарностью смотрел на старшего ординатора.
— Спасибо, Сет, никогда этого не забуду.
Они помолчали. Потом Тим, запинаясь, спросил:
— Скажи мне, Сет, а у тебя когда-нибудь умирали больные? По твоей вине?
Сет, старательно подбирая слова, ответил:
— Я же тебе сказал, это со всеми бывает.
Карьера Барни, как и его настроение, была на подъеме. Щедрый, по его меркам, аванс, полученный от Билла Чаплина, он пустил на задаток за квартиру в Гейнсборо-хаусе, из гостиной которой мог созерцать Центральный парк.
Кроме того, в лифте он всякий раз оказывался в обществе какого-нибудь знаменитого писателя, художника или музыканта. Ему пока не верилось, что он достиг в своей карьере таких высот, и живущий в нем маленький мальчик все еще испытывал искушение попросить соседку с девятого этажа напеть ему несколько тактов из ее нынешнего репертуара в Метрополитен-опера.
— Отличные новости!
— Надо думать, раз вы посреди ночи звоните.
Сегодня Барни засиделся допоздна, заполняя карточки своих пациентов, и только недавно уснул. И тут позвонил Билл Чаплин.
— Слушай! — взволнованно заговорил редактор. - Я только что отужинал с руководством «Спорте иллюстрейтед». На прошлой неделе я им отослал твою главу про Джеки Робинсона, а они в апреле планируют специальный выпуск, посвященный бейсболу, — хотят показать, насколько все изменилось. Барни, ты себе даже представить не можешь, во что это может вылиться.
— Но, Билл, эта глава такая длинная…
— Конечно, они ее подсократят, старик. Ты, главное, не волнуйся. Я заставил их пообещать, что конечный вариант будет представлен тебе на визу.
— Отлично, Билл. Отлично! А теперь можно я пойду спать? У меня без четверти семь уже первый клиент.
Барни был так загружен, что почти забыл о планах «Спорте иллюстрейтед» напечатать его главу о Джеки Робинсоне. Как-то субботним утром в конце февраля после двухчасового общения с клиентом, позвонившим ему посреди ночи в полной истерике, он собирался на утреннюю пробежку в надежде «выветрить» часть чужой боли, которую в себя впитал. И тут раздался звонок.
— Алло, доктор Ливингстон, простите, что беспокою вас в выходной день. Меня зовут Эмили Гринвуд. Я работаю в редакции «Спорте иллюстрейтед». Думаю, вы уже догадались, по какому вопросу я звоню.
— Ну конечно. Ваш журнал занят тем, что кастрирует, точнее, редактирует главу из моей книги.
— Давайте выразимся иначе: мы вынуждены ее сократить, но это не значит, что мы хотим ее изуродовать. Вам удобно, если я сегодня заброшу вам наш вариант текста? У нас остается мало времени до сдачи номера.
— Сколько же вы мне даете?
— Понимаете, — извиняющимся тоном затянула она, — поскольку это не оперативный материал, он, конечно, пролежал в очереди. Иными словами, номер подписывается в печать в понедельник.
— Что? Это немыслимо!
— Прошу вас, доктор Ливингстон, мы — информационный журнал, и ваш материал должен идти тогда, когда для него зарезервировано место. А кроме того, я думаю, наши сокращения не вызовут у вас особых возражений.
— В таком случае вы можете его мне прислать?
— Не проблема. Текст будет у вас через полчаса.
Барни прошел в кабинет, достал экземпляр главы и принялся перечитывать написанное несколько месяцев назад.
Через двадцать пять минут в дверь позвонили. Он открыл и увидел на пороге миниатюрную молодую женщину с большими карими глазами и коротко стриженными рыжевато-каштановыми волосами.
— Здравствуйте. Я — Эмили Гринвуд. А вы — тот самый доктор?
— Да, это я, — ответил Барни, стараясь скрыть свое недовольство тем, что редакция сочла его второразрядным автором, к которому можно направить и редакционную секретаршу.
— Рукопись у меня, — весело ответила девушка и протянула ему большой конверт из плотной бумаги.
— Отлично. Может быть, войдете и выпьете чашечку кофе?
— Придется, пожалуй, — с улыбкой ответила гостья. — Если, конечно, вы не собираетесь смотреть мою правку, стоя в прихожей.
— Так мой редактор — это вы? — воскликнул он.
— А кто же еще? Я бы к этому тексту никого из своих подопечных не подпустила! На мой взгляд, материал великолепный.
— Входите, входите, — просиял Барни. — Присядьте, пожалуйста, за мой грандиозный стол, а я пока вскипячу чайник.
Он быстро вернулся с двумя кружками кофе и поставил их на стол со словами:
— Думаю, я должен перед вами извиниться.
— Не переживайте, это со мной часто случается. Меня все принимают за секретаршу. Это все из-за моей ребяческой любви к спорту. Но может же женщина стремиться стать похожей на Грэнтланд Райс? [30] — Она упомянула знаменитую американскую писательницу, — Я согласна с Вирджинией Вулф, когда она говорит об «обоеполом мышлении».
«Удачная аллюзия», — подумал Барни и ответил, давая понять, что предмет ему знаком:
— «Своя комната» действительно была знаковым эссе для женщин-писательниц. Существует масса клинических подтверждений того, что каждый человек для творчества нуждается в какой-то доле качеств, присущих противоположному полу.
— Вообще-то, — сказала Эмили, — я не считаю себя Вирджинией Вулф.
— Ну и хорошо, — подхватил Барни. — Я ведь тоже не Зигмунд Фрейд.
— Прекрасно. — Она улыбнулась. — Ну, теперь, обменявшись любезностями, давайте наденем боксерские перчатки и сразимся на почве наших сокращений.
И сразиться действительно пришлось. Барни переживал каждое вычеркнутое слово, как рану по живому телу.
Меньше чем за час они прошлись по всему тексту, и Барни был вынужден признать, что получилось лучше, чем было сначала. Господи, какая умница!
И к тому же недурна собой.
Нет, Барни, не надо лукавить: она хорошенькая! И даже очень. Ну, у такой девушки наверняка есть парень.