— И все же вы можете безнаказанно позволить себе все, — продолжала настаивать она. — Что может остановить вас в этом?
— Та самая система, о которой я только что говорил, — сухо сказал он. — Давайте представим себе такой случай. Допустим, я вас похитил и привез в свое любовное гнездышко, где сделал с вами все, что хотел. Неужели вы искренне считаете, что мне это пройдет безнаказанно?
Кэндис вдруг почувствовала себя так, словно попала в ловушку. Интонация его голоса изменилась, перейдя на мягкий, чувственный, успокаивающий тон, но в нем было столько скрытого сконцентрированного чувства, что ей стало не по себе.
— Сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь в гостинице выразил свое неодобрение, — сказала она, стараясь изо всех сил выглядеть спокойной и говорить об этом в легкомысленном и беспечном тоне. — Даже если бы они и захотели во всем разобраться, у вас есть двоюродный брат, чья власть на этом острове сумеет вас защитить.
— А когда я наконец отпущу вас, до конца насытившись шелковистой прелестью вашего изумительного тела… вы, конечно, сразу же побежите в полицию?
— Конечно, — сказала она решительно, стараясь подавить в себе сладкое предчувствие, скрытое для нее в этих словах, нет, скорее, в тоне, каким они были сказаны, в его хриплом от волнения голосе, отзывающемся смутными ощущениями где-то в развилке ее тела.
Они подошли к темной террасе. Он остановился и повернулся к ней — темный силуэт в неожиданно наступившей тропической ночи, примитивная угроза, заставившая ее нервы вновь напрячься.
— Но мне почему-то кажется, что будет стоить большого труда убедить местную полицию в том, что вы… в том, что это было…
— Изнасилование? — произнес он с отвращением. — Мне кажется, вы недооцениваете их приверженность своему долгу. А если вы увидите, что они не очень-то торопятся отдавать меня в руки правосудия, как вы тогда поступите?
Она закусила губу, снова чувствуя в этих словах неясный, тревожащий подтекст.
— Тогда я не знаю, что остается делать. Наверное, уехать домой. — Голос ее зазвучал тверже и увереннее. — Женщинам всегда было трудно убедить других в том, что их изнасиловали.
— Да, вы правы, но умерьте на минуту ваш феминистский пыл. А почему бы не обратиться в газету?
Она замолчала, пытаясь разглядеть в темноте его лицо и удивляясь этому странному разговору.
— Нет, пожалуй, я…
— Почему?
Этот вопрос прозвучал как удар хлыста. Их диалог напоминал перекрестный допрос. Она с вызовом вздернула подбородок и спокойно сказала:
— Неужели хоть одна газета осмелится потерять ваше расположение?
Он засмеялся.
— А вы когда-нибудь слышали о свободе прессы? Всегда найдутся такие газеты, которые не прочь поместить что-нибудь жареное.
Она вспомнила заголовки некоторых бульварных изданий и содрогнулась.
— Нет, нет. Я буду чувствовать себя так, словно… выпачкалась в грязи. Если вы не возражаете, я бы не хотела больше говорить на эту тему. Я готова согласиться с вами, что смогла бы, на худой конец, доставить вам некоторые неприятности.
Сначала ей показалось, что он собирается продолжить разговор, но после минуты напряженного молчания он произнес:
— Всегда найдется способ отомстить, Кэндис.
Странно, но в его устах это прозвучало угрозой. Вновь охваченная тревогой, она вошла за ним в комнату, соединенную с террасой, щурясь от яркого света. Это была огромная комната в форме шестиугольника, пять стен которой выходили прямо в ночь. В ней не было окон, вместо них висели огромные тонкие шторы, собранные к потолку, чтобы дать свободный доступ воздуху. На полу, выложенном охристо-коричневой плиткой, не было ни ковров, ни циновок. Современная мебель, стулья с деревянными спинками, диваны, покрытые белыми ситцевыми чехлами. Пышная зелень растений в восхитительных горшках разной формы и величины создавала в ней необыкновенный уют. Напольная ваза, искусно покрытая глазурью, рисунок которой напоминал россыпь звезд цвета темного мерцающего индиго на синевато-сером фоне, перекликалась с синевой висящей на стене картины Гогена. Спокойные лица изображенных на ней полинезийских женщин были безмятежны и чувственны, а глаза — сквозь разделяющие их время и цивилизацию — устремлены в настоящее.
Здесь было несколько скульптур. Одни — ультрасовременные, другая, изображающая склоненную фигуру женщины, была вырезана из черного, похожего на эбонит дерева. Над всем этим великолепием парила восхитительная крыша, живописней которой, пожалуй, в комнате не было ничего.
Всем своим существом Кэндис ощущала, как напряженно пульсировало ее тело в ожидании чего-то нового, неизведанного, как быстро бежала по жилам кровь. В комнату ворвался легкий ветерок, принеся с собой отдаленный ритм барабанов, жалобный крик какой-то птицы, похожий на плач скрипки. Это была не птица тикау, но и ее песня, задевая тончайшие струны, проникала в самую душу.
Вот почему, подумала она, закаленные в штормах капитаны с трудом удерживают свою команду, едва достигнув Южных морей. Как они обольстительны, эти Южные моря, сколько в них идущего из глубины веков, опьяняющего душу дурмана! Яд их смертелен, он губит душу, и ты так же, как и они, не можешь найти в себе силы противостоять их губительной власти.
Так вот, значит, как это бывает. Влечение, которое она сейчас испытывала, было не чем иным, как естественным интересом чувственной и восприимчивой женщины к сильному, мужественному, зрелому мужчине, подогретым романтической обстановкой происходящего. Если все это так, то она совершенно напрасно пребывает в таком смятении.
— Какой странный у вас взгляд, — пробормотал он.
— Странный? Мне трудно судить — я не вижу себя со стороны. Какая чудная комната!
Он улыбнулся, ничего не ответив, и в течение всего ужина, который подавался на открытой веранде прямо под звездным небом, он обращался с ней с подчеркнутой любезностью хозяина. Она снова смогла овладеть собой. И в самом деле, глупо было так нервничать! Влечение — это физиология, она возникает в твоих клетках так же непроизвольно, как чувство голода. Впервые в жизни она столкнулась с таким мужчиной — сильным, физически привлекательным, неотразимым, да к тому же еще в тот самый момент, когда она находилась в полном смятении после встречи со Стефани. Вполне естественно, что она так бурно среагировала.
Почувствовав огромное облегчение, она оживилась. Она с большим удовольствием попробовала все те изумительные блюда, что подавались за ужином, выпила немного хорошего вина и обнаружила, что легко отвечает на его учтивую болтовню. Она даже с удивлением отметила, что подшучивает над ним. Ее маленькое лицо искрилось от смеха. Она видела, что он не привык к тому, чтобы над ним подшучивали, но его колдовские глаза светились неподдельным весельем, когда он отвечал ей.
Он попытался налить ей еще немного вина, но она покачала головой и поднесла руки к пылающим щекам.