У него сильно и больно колотилось сердце, и, кажется, кожа на груди взмокла именно с той стороны, где сердце.
Неужели он не ошибся? Неужели все на самом деле так хорошо, что он почти не помнит, где они и что с ними?
Неужели все дело только в том, что нужный человек оказался в нужное время в нужном месте?
— Подожди, я сам, — пробормотал он, когда она стала возиться с его джинсами. В голове копошилось какое-то смутное и неопределенное воспоминание о том, что она почему-то не должна стягивать с него джинсы, и он стянул их сам, и ногой отпихнул от себя вместе с неопределенным воспоминанием.
Теперь они оба вдруг заспешили так, как будто в их распоряжении было не все время в мире, а семь секунд, оставшиеся до конца света, и нужно было очень глубоко дышать, но это получалось плохо, потому что воздух стал раскаленным и липким и не проходил в горло.
Светлые сумерки, заливавшие их жидким стеклянным светом, стали сгущаться у него в голове, и он уже почти не мог видеть, и не мог дышать, и не мог ждать.
Да. Так. Все правильно. Все совершенно правильно. Еще чуть-чуть.
Чуть-чуть…
Стекло завибрировало, и разлетелось, и осыпалось миллионом сверкающих брызг, а потом еще и еще раз, и сознание вдруг вернулось, и оказалось, что это так просто — быть без сознания.
— Если в отпуске мы две недели не будем вылезать из кровати, — сказал Кирилл, удивляясь тому, что это говорит именно он, — ты меня просто убьешь. Напомни мне, чтобы я перед отлетом написал завещание.
— А куда ты летишь? — спросила она слабым чахоточным голосом. Ее голова лежала у него на бедре, и рукой он придерживал ее затылок, чтобы голова не скатилась куда-нибудь.
— Мы, — поправил он. Странное дело. Оказывается, ночь так и не наступила, за окном были все те же светлые сумерки. Но ведь он совершенно точно знал, что все вокруг было темно. — Мы с тобой летим в Дублин. Забыла?
Она зевнула, повернула голову и поцеловала его в бедро смачным поцелуем. Он напрягся.
— В этом твоем Дублине, — сказала она и прихватила его зубами, — автобус называется не «бас», а «бус». Представляешь?
Он не представлял.
— И еще они говорят не Дублин, а Даблин и всем коллективом играют в регби.
— Каким коллективом?
— Ирландским. Вся страна Ирландия повально играет в регби.
— И пьет ирландское виски.
— И запивает ирландским пивом. — Она оторвалась от его бедра, и он шумно перевел дыхание. — Ты любишь ирландское пиво, господин Костромин?
— Черт его знает.
Лучше бы она оставалась там, где была, потому что теперь она приподнялась на руках и нависла над ним, и ему все было видно, и он чувствовал ее запах и мечтал почувствовать вкус, и ее волосы скользили по его животу, и…
Нет, это невозможно.
За бока, как давеча из кресла, он приподнял ее над собой — руки и ноги свесились, как у щенка, — подтащил повыше и посмотрел в лицо. Она была вся розовенькая, довольная, глаза сияли, рот улыбался, от былой интеллигентной тонкости не осталось и следа.
Господи, помоги мне!..
Он подержал ее еще немного, потом уронил на себя, сунул руку в волосы, укусил за подбородок, и все началось сначала и продолжалось долго.
— Видишь, как хорошо бывает иногда проявить благородство и помочь бедной девушке с машиной, — хвастливо сказала она, когда снова стало можно разговаривать.
— Это точно, — подтвердил он, — учитывая, что я никогда не проявляю благородства.
— Никогда-никогда? — уточнила она.
— Никогда. Это был первый случай в моей жизни, когда я его проявил.
— Не может быть.
— Может.
— Тогда почему ты его проявил?
— Сам не знаю, — признался он. — У тебя был совершенно идиотский вид на пляже. Помнишь? И еще ты меня раздражала. Я не люблю, когда люди сами ставят себя в идиотское положение.
— Тогда тебе придется немедленно меня бросить, — задумчиво сказала она, — я все время ставлю себя в идиотское положение.
— Ну конечно, брошу, — пообещал он, улыбаясь.
— Я тебе брошу! — заявила она с угрозой. Он засмеялся:
— Конечно, брошу. Я специалист по кратковременным связям.
— И… много у тебя связей?
Не было у него никаких связей. У него было много работы, мало времени, и все попытки завести любовницу неизменно терпели крах, и он устал от этого и уже почти не верил, что на его долю что-то еще осталось, когда ему попалась Настя Сотникова с ее очками, портфелем и «Хондой».
Никто и никогда не говорил ему в постели, что автобус в Ирландии называется не «бас», а «бус».
Ему было очень спокойно и безудержно весело.
Все будет хорошо. От Москвы до Питера всего семьсот километров. Подумаешь.
— Вот сейчас я полежу немного, — пообещал он, — и все расскажу тебе про свои связи. А может быть, даже продемонстрирую наглядно.
— Как? Опять?
— Опять, — подтвердил он и зашелся самодовольным смехом, — только ты потом про завещание мне напомни. Йес?
Человек с той стороны двери прислушался и постоял немного, выжидая. Не было никакой опасности, что те двое, которые резвились в постели, обнаружат его. Они слишком заняты друг другом и своими постельными делами, чтобы просто так выйти среди ночи в коридор, но все-таки осторожность не мешала.
Дело почти сделано. Осталось немного. Как некстати этот балаган с родственниками, затеянный полоумной девицей, что резвится сейчас за дверью со своим любовником!
Кстати, с любовником дело обстояло не слишком понятно. Он не нравился старухе, которой до всего было дело, она все время повторяла, что он «дрянь», и это было странно, потому что старуха отлично разбиралась в людях и была не по годам наблюдательна. За что и поплатилась. Тем не менее любовник оказался хладнокровным, несколько настороженным молодым мужиком с чувством юмора и в очень дорогой льняной рубахе. Машины у него не было, но зато неброские летние ботинки, валявшиеся у входной двери, точно стоили долларов сто пятьдесят.
Старухино определение — дрянь — не подходило ему вовсе. Он мог быть сволочью или бандитом, но никак не дрянью, и это было странно.