Впрочем, все очень скоро закончится. Никто не помешает.
Справедливость должна быть восстановлена, даже если во имя этого еще кому-то придется умереть.
Таков закон. За все надо расплачиваться.
* * *
По темной лестнице Кирилл сбежал на террасу и зажмурился.
Солнца было так много, что оно нигде не помешалось, лезло в темные стекла старинного буфета, в синие чашки, в изгибы плетеной мебели, сверкавшие, как золотые, в самовар, все-таки добытый вчера Ниной Павловной из сарая.
Солнце путалось и переливалось в темных волосах его любовницы, которая чинно разливала кофе.
Подумав про Настю «любовница», Кирилл ощутил необычайный жизненный подъем и быстро плюхнулся в ближайшее кресло.
— Доброе утро! — провозгласил он. Вразнобой ответили Настины родители, Муся, Сергей и невесть откуда взявшийся развеселый парень в одних только шортах. Остальные промолчали.
— Это Владик, — быстро представила Настя, — сын тети Александры. Он приехал вчера поздно ночью. Владик, это Кирилл, мой… приятель.
Она все время спотыкалась, когда представляла Кирилла своим родственникам.
— Салют! — сказал Владик и через весь стол протянул Кириллу руку. Рука была большая, прохладная, с бугорками мозолей.
Странное дело, подумал Кирилл, пожимая руку. На чем же этот Владик приехал, если он его даже не услышал? На подводной лодке приплыл?
Впрочем, вполне возможно, что он не услышал бы, даже если бы Владик прилетел на аэроплане и совершил посадку на балконе Настиной комнаты.
Он просто был занят. Очень, очень занят.
Утром Настя обнаружила на полу его джинсы, а внутри — трусы.
— Красота какая, — сказала она, рассматривая сердца и розы, — где ты это взял?
Он покраснел, чего с ним не бывало никогда в жизни, и кинул в нее подушкой.
— Нет, правда, — продолжала она, ловко увернувшись от подушки, — такое просто так на дороге не валяется. Это еще поискать надо!
Эти трусы он купил в супермаркете на Мальте. Разбираться ему было некогда, он просто схватил упаковку, расплатился и выскочил к поджидавшему его такси. По приезде на курорт неожиданно выяснилось, что он забыл на диване в своей квартире пакет с бельем, и нужно было срочно восстановить утраченное. Он вовсе не собирался никому демонстрировать этот шедевр дизайнерской мысли.
— А трусов с зайчиками из «Плейбоя» у тебя нет? — продолжала веселиться она. — Тоже, наверное, очень живенько…
Он решил, что с него хватит.
Ему очень ловко удалось схватить ее под коленки, так что она оказалась висящей у него через плечо головой вниз, и он долго и с удовольствием объяснял ей, что расцветка его трусов не имеет основополагающего значения.
Об этом думать нельзя. Нельзя. По крайней мере до ночи.
А может, удастся днем?..
— …давно не собирались вместе.
— Для того чтобы собрались, бабушке пришлось умереть, только и всего. — Это красотка Света, нарядившаяся по утреннему времени в короткий топик, который кончался сразу под грудью, и юбку, состоявшую из одних разрезов.
— Бабуля прожила веселую жизнь, — жизнерадостно сказал Владик, — и умерла вовремя, никому никаких хлопот не доставила. В параличе не валялась, маразмом не страдала. Молодец. Железная тетка.
— Владик! — сказала тетя Александра нежно. — Ты не должен так говорить о сестре своей матери. Это неуважительно.
— Сестра моей матери меня уже никогда не услышит, — сказал Владик радостно, — прости, Настюха. Я, правда, бабку не так любил, как ты, но все же она молодец.
Утром тетя Александра выглядела еще более бледной и еще более одутловатой, как и ее дочь. Почему-то на этот раз они были в разных нарядах. На матери был роскошный лиловый халат с неземными цветами и птицами, а на дочери вытянутый спортивный костюмчик с полинявшей мышиной мордой на животе.
— Кто будет овсянку? — громко вопросила Нина Павловна, внося на вытянутых руках пузатую кастрюлю. — Сережа, освободи мне место!
— Муся, ты когда ехала, не обратила внимание, магазин на углу открыт?
— Я ехала в восемь, Юлия Витальевна, а он с девяти.
— Настя, зачем тебе домработница в восемь часов утра? — с недоумением спросила тетя Александра. — Теперь, когда нет Агриппины?
— Я одна не справлюсь, тетя.
— Она просто сошла с ума, когда оставила этот дом тебе, — проворчала тетя Александра как бы себе под нос, но так, чтобы все слышали. Впрочем, кажется, ее на самом деле слушал только один Кирилл. — Разве может девчонка уследить за домом?!
— Мама, Насте уже тридцать. Она вовсе не девчонка. — Это Соня. Голос равнодушный, лицо бледное, как кислая сметана, под глазами мешки.
Что такое? Она защищает Настю или, наоборот, говорит ей явную гадость?
— Ну конечно, девчонка! Даже ты еще девчонка, а тебе тридцать пять!
Словно молния сверкнула, по лицу Сони пробежала судорога, и все вернулось на место — бледное озеро кислой сметаны.
— Тетя, — вступила Настя, — мне еще только будет двадцать девять. А Соне всего тридцать три.
— На следующий год тридцать четыре, — сказала Соня безразлично.
— А мне через восемь лет — сорок, — объявил Кирилл. Все вдруг уставились на него, как будто он сказал какую-то непристойность.
— Вы тут совсем ни при чем, — отрезала тетя Александра, а Нина Павловна сунула ему под нос миску с овсянкой.
— Попробуйте! — предложила она весело, и Кирилл моргнул. — Моя овсянка — самая лучшая в мире.
— Нина, зачем ты хвастаешься? — строго одернула ее тетя Александра. — Меня, например, от твоей овсянки всегда пучит.
— Пучит? — переспросил Кирилл.
— Кофе налить? — вмешалась Настя. — Мой кофе тоже самый лучший в мире.
— В твоем кофе нужно топить преступников и убийц, — сказал Кирилл, глядя в ее веселые зеленые глаза, — высшая мера наказания.
— Не хочешь, не пей.
— Хочу.
— Тогда пей и молчи.
— Как трогательно! — протянула Света и качнула туго упакованным в топик бюстом. — Ну просто кино.