— Ладно, — однажды жарким днем, почти в самом конце июля, вслух произнес Ральф. Он сидел на скамье неподалеку от того места, где до урагана 1985 года стояла водонапорная башня Дерри. У подножия холма, рядом с водоемом, сидел молодой человек (судя по биноклю и огромному количеству книг, лежащих рядом с ним на траве, серьезный наблюдатель за водоплавающими птицами) и делал аккуратные пометки в журнале. — Ладно, скажи мне, почему почти все кончено. Скажи мне только это.
Немедленного ответа не последовало. Ральф мог и подождать, он даже желал этого. Он много прошагал, день стоял жаркий, и Ральф устал. Каждое утро он просыпался около трех тридцати. Ральф снова стал совершать длительные прогулки, но без всякой надежды, что они помогут ему спать дольше; ему казалось, что он совершает паломничество, посещая все свои самые любимые уголки в Дерри. Прощаясь со всем.
«Потому что время обещания почти подошло, — ответил внутренний голос, а шрам на руке вновь заныл глубоким теплом. —Обещания, которое было дано тебе, и того, которое ты дал в ответ».
— И что это за обещание? — ободряюще поинтересовался Ральф. — Пожалуйста, если я дал обещание, то почему я не могу вспомнить, какое именно?
Серьезный орнитолог услышал голос Ральфа и посмотрел на вершину холма.
Он увидел пожилого мужчину, сидящего на скамье и, очевидно, разговаривающего с самим собой. Уголки рта орнитолога опустились в отвращении, и он подумал: «Надеюсь, я умру раньше, чем докачусь до такого». Он отвернулся к птицам и вновь приступил к своим записям. Глубоко внутри головы Ральфа Робертса внезапно возникло ощущение щелчка, и, хотя он даже не пошевелился, Ральф почувствовал, как с необыкновенной скоростью он поднялся вверх… Намного быстрее и выше, чем когда-либо раньше.
"Вовсе нет, — произнес голос. — Однажды ты поднялся НАМНОГО выше, Ральф, — и Луиза тоже. Но ты поднимешься и туда.
Скоро ты будешь готов".
Орнитолог, живущий, сам не зная того, в центре великолепной золотистой ауры, внимательно осмотрелся по сторонам, возможно, желая убедиться, что выживший из ума старик не крадется к нему с ножом. Но увиденное заставило сжатую в ниточку линию его рта расслабиться. Глаза молодого человека расширились. Ральф увидел внезапное излучение лучиков цвета индиго, вырвавшихся из ауры орнитолога, и понял, что наблюдает за течением тока. «Что с ним? Что он увидел?»
Но Ральф ошибался. Дело было не в том, что увидел наблюдатель за птицами, а в том, чего он не увидел. Он не увидел Ральфа, потому что тот поднялся достаточно высоко, исчезнув с этого уровня.
Находись они сейчас здесь, в этом самом месте, я обязательно увидел бы их".
«Кого, Ральф? Кого?»
«Клото, Лахесиса. И Атропоси».
Моментально все фрагменты в его голове стали складываться вместе, словно кубики-загадка, выглядевшие намного сложнее обычного.
Ральф прошептал:
— О Боже. О Боже. О Боже.
14
Шесть дней спустя Ральф проснулся в три пятнадцать и понял, что время исполнения обещания пришло.
15
— Я схожу в «Красное яблоко», куплю мороженого, — сказал Ральф.
Было около десяти часов утра. Сердце учащенно билось в его груди, мысли путались под непрерывное белое жужжание переполнявшего его страха. Никогда в жизни Ральф не испытывал такого отвращения к мороженому, однако это хоть какой-то предлог отправиться в «Красное яблоко»; стояла первая неделя августа, в сводке погоды сообщили, что днем температура поднимется до девяноста градусов по Фаренгейту, но к вечеру обещали грозу.
Ральф подумал, что ему нет необходимости беспокоиться по поводу грозы.
Рядом с кухонной дверью на старых газетах стояла книжная полка.
Луиза перекрашивала ее в красный цвет. Она поднялась с колен, приложила ладони к пояснице и прогнулась. Ральф услышал похрустывание позвонков. — Я пойду с тобой. К вечеру от краски у меня разболится голова, если я хоть немного не подышу свежим воздухом. Не понимаю, с чего это я решила заняться покраской в такой душный день?
В довершение ко всему Ральфу не хватало еще, чтобы в «Красное яблоко» его сопровождала Луиза.
— Не стоит, дорогая. Я принесу твое любимое кокосовое мороженое. Я даже не беру с собой Розали; почему бы тебе просто не посидеть на заднем крыльце?
— Любое мороженое, пока ты донесешь его из магазина, растает по дороге, — возразила Луиза. — Пойдем вместе, пока на нашей стороне еще есть… Она замолчала. Улыбка испарилась с ее лица. Вместо нее появилось выражение отчаяния, а серая аура, лишь слегка потемневшая за годы, когда Ральф не мог видеть ее, вспыхнула красноватыми угольками.
— Ральф, что случилось? Что ты задумал на самом деле?
— Ничего, — ответил он, но шрам на руке светился, а постукивание раздавалось отовсюду, очень громко. Оно сообщало, что ему следует поторопиться. Следует исполнить обещание.
— Ты обманываешь меня. Уже два или три месяца творится что-то неладное. Глупая женщина, я знала, что что-то происходит, но не могла заставить себя посмотреть правде в глаза. Потому что боялась. И мой страх оправдан, ведь так? Я права.
— Луиза.
Неожиданно она двинулась к нему, очень быстро, почти прыгнула, застарелая боль в спине не замедлила ее движений, и прежде чем Ральф успел остановить жену, Луиза схватила его правую руку и вытянула ее, внимательно вглядываясь.
Шрам яростно полыхал красным светом. Ральф надеялся, что это лишь ауральное свечение м Луиза не в состоянии видеть его. Однако когда женщина взглянула на него, в ее глазах застыл ужас. Ужас и еще что-то. Ральфу это показалось узнаванием.
— Боже мой, — прошептала Луиза. — Мужчины в парке. У них еще были такие забавные имена… Клозес и Лашес <Clothes; lashes (англ.) одежда; плеть, бич.>, что-то в этом роде… И один из них разрезал тебе руку. О.
Ральф, Боже мой, что ты должен сделать!
— Луиза, не надо…
— Не смей говорить мне «не надо»! — закричала она ему прямо в лицо. — Не смей! НЕ СМЕЙ!
«Поспеши, — прошептал внутренний голос. — Не осталось времени стоять и дискутировать; где-то это уже начало происходить, а Страж Смерти, возможно, стучит не только для тебя».
— Мне надо идти. — Ральф отвернулся и направился к двери. Из-за волнения он не заметил некоторых обстоятельств в духе Шерлока Холмса, сопутствующих данной сцене собака, которая должна была бы лаять собака, всегда выражавшая лаем свое неодобрение, когда в доме повышали голос, — молчала. Розали исчезла со своего обычного места возле двери, а сама дверь стояла распахнутой.