«Как ты можешь так со мной после того, что было вчера? – спрашивал его взгляд. – Или ты хочешь заставить меня думать, что ничего не было?»
«Было, – отвечал ее взгляд, – было, но все кончилось».
– Прощайте, – пробормотал Борис и взял ее руку, чтобы поцеловать, но перехватил недовольный взгляд Горецкого, страшно разозлился и отпустил руку Юлии Львовны.
– Прощайте, Николай Иванович, голубчик. – Юлия Львовна перекрестила Колзакова.
– Дай вам Бог счастья, – растрогался Колзаков.
Она заторопилась к подводе.
– Всего доброго, Борис Андреевич, – сказал Горецкий, рассеянно наблюдая за Юлией Львовной, которая легко оперлась на руку Сильверсвана и села на подводу.
– Еще встретимся, Крым тесный… Борис кивнул Саенко и отвернулся. Татарин крикнул лошадям по-своему, и подводы тронулись.
– Что, Николай Иванович, самогону у вас не осталось? – неожиданно для себя спросил Борис.
– Да бросьте вы, поручик, – нахмурился Колзаков, – воевать надо, и так нас здесь мало.
– Скучно, – пожаловался Борис.
– Ничего, недельки через две сменят нас, в другое место воевать поедем.
Спору нет, веселее, когда тут с нами Юлия Львовна жила, да ведь непорядок это.
– Непорядок, – вздохнул Борис, – в голове у меня непорядок от этой женщины. Вот скажите, Колзаков, – какой он был, этот поручик Богуславский, если такая женщина его столько лет забыть не может?
– Да как сказать, – смутился Колзаков, – вы уж не обижайтесь, а только поручик-то сильно на вас похож был. Высокий, волосы светлые… глаза опять же похожи, походка… «Вот тебе и раз! – пронеслось в голове у Бориса. – Выдумала что-то про смерть, говорила, что хочет меня спасти, а оказывается, я просто был похож… И вчера ночью она любила не меня, а память свою…»
– Эх, Николай Иваныч! – Борис хлопнул Колзакова по плечу. – Пойдем, что ли, по красным постреляем, авось мне полегчает.
– И то дело! – откликнулся Колзаков. – Скоро пять часов, перестрелка начнется. А то выдумал – среди бела дня самогон пить…
* * *
Во второй половине апреля наступила теплая погода, которая дала возможность красным подвезти новые части и сконцентрировать войска на Чонгаре.
Генерал Слащов, по-прежнему отвечавший за оборону крымских перешейков, почувствовал исходящую от Чонгара угрозу и решил предупредить красных, атаковав их прежде, чем они соберут на Чонгаре мощный кулак, занять Чонгарский полуостров и создать буфер между Северной Таврией и Крымом. Такая операция должна была иметь и политическое значение: в это время шли мирные переговоры союзников с красными, и французы дали Врангелю понять, что необходимо показать силу Русской армии, и тогда красные пойдут на уступки.
Руководствуясь всеми этими соображениями, Слащов принял решение атаковать красных на Чонгаре.
У южного основания Чонгарского полуострова Сиваш был покрыт огромной, почти двухверстной гатью. На берегу Сиваша по распоряжению Слащова еще зимой были выстроены небольшие железнодорожные ветки - тупики, чтобы бронепоезда белых могли маневрировать, а не стоять друг другу в затылок. На эти ветки Слащов подогнал четыре бронепоезда, один из которых имел дальнобойные восьмидюймовые морские орудия, тем самым он обеспечил за собой превосходство в артиллерии. Больших сил Слащов не мог сосредоточить - на Перекопе тоже было неспокойно. Он выдвинул на позиции бригаду 13-й дивизии - пятьсот штыков, батальон юнкеров - сто двадцать штыков и восьмой кавалерийский полк - бывший конвой штаба корпуса, около трехсот шашек. Впрочем, количество сил почти не играло роли из-за рельефа местности, потому что войска негде было развернуть.
Брошенная вперед бригада 13-й дивизии безуспешно пыталась занять гать, красные со своей стороны тоже пытались на нее проникнуть. После обоюдных неудачных атак гать и расположенный посреди нее железнодорожный мост остались нейтральными, и цепи противников залегли с двух сторон по берегу Сиваша. Тяжелые дальнобойные орудия бронепоезда белых держали бронепоезда красных в отдалении, но этим исход боя не решался.
Время уже клонилось к вечеру, когда артиллерийский огонь красных неожиданно усилился: видимо, они получили подкрепление. Огонь сосредоточился по легким бронепоездам белых, даже в штабном поезде Слащова вылетели стекла. Цепи 13-й дивизии тоже подверглись сильному обстрелу. Слащов приказал бронепоездам перенести огонь на пехоту красных и послал своего адъютанта Сиверса и "ординарца Нечволодова" - свою верную Лиду - к цепям с приказом атаковать, двигаться на гать, поскольку нет ничего хуже, чем лежать неподвижно под мощным артиллерийским огнем, и только атака пехоты могла кардинально переменить течение боя.
Однако уже через десять минут генерал получил донесение, что Сивере убит, "ординарец Нечволодов" ранен, а цепи 13-й дивизии, не выдержав огня красных, подаются назад, очищая позиции. С севера к гати спускалась пехота красных.
Положение было критическим: неудача могла деморализовать 13-ю дивизию, которая в значительной части состояла из пленных красноармейцев той самой 46-й стрелковой дивизии, которая сейчас с севера форсировала гать. Отбросив белых от перешейка, красные могли ворваться в Крым.
В резерве у Слащова оставались только юнкера и восьмой кавалерийский полк.
Слащов решил прибегнуть к последнему средству, к тому средству, которое неоднократно выручало его прежде: личному примеру.
Борис Ордынцев находился в резерве Слащова во главе одного из взводов юнкеров. Он увидел, как перед батальоном появилась хорошо знакомая фигура генерала - бледное лицо, горящие глаза, длинная кавалерийская шинель, обметающая ноги при ходьбе...
- Юнкера! - загремел голос Слащова, перекрывая гул канонады и вливая в сердца солдат ни с чем не сравнимую энергию беспредельной храбрости и презрения к смерти. - В колонну по отделениям... Стройсь! Оркестр... "Прощание славянки"! Батальон... Ма-арш!
Юнкера, четко печатая шаг, двинулись к Сивашу. Военные музыканты шли рядом, выводя с трагическим надрывом мелодию марша. Борис шагал впереди своего взвода, полной грудью вдыхая воздух весны, воздух боя, воздух славы. Горестные и бравурные звуки оркестра поднимались к небу, и безнадежная, обреченная судьба шагала впереди в образе непобедимого, бесстрашного молодого генерала, неврастеника и кокаиниста. Такой атаке нельзя было противостоять. Артиллерия красных стала стрелять беспорядочно, ни один снаряд не попадал в цель, многие шрапнели давали камуфлет, то есть взрывались в земле. Ружейный огонь красных тоже стал беспорядочным, пули летели через головы, несмотря на большое расстояние до цепей. Батальон вошел на гать. Красные начали отступать - сначала отдельные люди, потом вся цепь. Артиллерия смолкла - видимо, началось бегство. Сзади раздалось нестройное "Ура!" - бригада 13-й дивизии густой толпой сбегала на гать вслед за ровной колонной юнкеров.