Андреа вцепилась в кресло и неожиданно для себя испуганно вскрикнула, когда земля понеслась им навстречу. Однако, когда самолет покатился по асфальту, она поняла, что аэродром выглядит как-то иначе.
— Это не наш аэродром! — воскликнула она.
— Ну если не наш — мы попали в переплет.
— Люк, я серьезно. Где мы находимся?
Он не отвечал до тех пор, пока не остановил самолет окончательно, среди совершенно незнакомых ангаров и спортивных самолетов. Хоть он и повернулся к ней, глаз не было видно за темными очками.
— Мы в Санта-Фе.
— Где?!
Он не торопясь снял с головы наушники и отстегнул ремень. Она заволновалась, когда он протянул руки, чтобы отстегнуть ее ремень; лица их сблизились, и она уловила тонкий запах его лосьона.
— Когда вы были здесь в последний раз? — спросил он.
Ей было так стыдно, что она медлила с ответом.
— Никогда. Я все собиралась здесь побывать, но вечно что-то мешало.
— Значит, вы получите большое удовольствие, хотя сейчас и зима. — Он ухитрился поцеловать ее в губы, пока она молчала.
— Люк! — воскликнула Андреа. — Мы не можем здесь остаться. Что будут делать дети и отец Пол, которые нас ждут?
— Отец Пол уже договорился с родителями, которые увезут детей с аэродрома.
— Да, но как же ужин, на который я приглашена? Я не успею переодеться.
— Не волнуйтесь об ужине. Я знаю в этом городе отличный ресторанчик.
Андреа онемела. Это могло бы быть самым волнующим событием за всю ее жизнь, и как она выглядит? В теплой куртке и в джинсах, под курткой старая «мужская» рубашка, волосы собраны в примитивный хвост. Едва ли подходящий вид для «ресторанчика», где часто бывает этот человек, с его деньгами и вкусом. Он и сам был одет просто: в темно-коричневую кожаную куртку, джинсы, а под курткой — водолазка вишневого цвета. Но его одежда подчеркивала стройную, мускулистую фигуру. Собственно говоря, он был воплощением мечты любой женщины — ее мечты прежде всего!
— Я говорю серьезно, Люк. — Она вздохнула. — Церковный совет штата Нью-Мексико отчитывается за полгода работы, по этому поводу — ужин, на котором я и отец Пол обязаны быть.
— Отец Пол извинится за вас. Когда я открыл ему свои планы, он согласился, что вам полагается выходной. Он сам сказал, что вы очень много работаете, причем без перерыва.
— Значит, вы меня украли?
— А разве вас иначе получишь?
— Конечно, нет, — проворчала Андреа. — Суббота — самый насыщенный день для церкви. — Могла бы и промолчать: стоя спиной к ней в проеме двери, он не слушал ее.
Уже оказавшись на земле, он сказал:
— Я всегда сначала оценивал имущество, а потом вел переговоры. Это годится и тогда, когда имеешь дело с «трудной» женщиной. Прыгай, Андреа!
О, как ей этого хотелось, как хотелось, но она боялась его объятий.
— Я лучше выйду нормальным путем, — сказала она. Со времени того первого поцелуя она позволяла себе иметь с ним дело только на приличном расстоянии, избегая всяких физических контактов.
— Представляю, как вы хотите есть и пить, — сказал Люк, — видимо, не меньше, чем я. Вон там, совсем рядом, есть кафе, где мы можем заморить червячка, а потом возьмем такси и поедем в город.
Как только она спрыгнула на землю, он обнял ее за талию и прибегал к этой уловке в течение всего вечера.
Часы, проведенные с Люком в Санта-Фе, запомнились ей как волшебный сон. Они бродили по улицам этого симпатичного городка, сохранившего испанскую и индейскую архитектуру и культуру во всем их очаровании; они заходили в маленькие магазинчики и большие музеи, где Люк рассказывал ей об индейцах племени тива, основавших Санта-Фе в незапамятные времена. (Как выяснилось, Люк унаследовал любовь к археологии от своего деда.) Потом он повел ее в музей народного искусства, от которого она пришла в полный восторг, но ближе к вечеру Люк стал твердить, что им необходимо поужинать, прежде чем настанет время возвращаться в Альбукерке.
Мексиканская пища стала для нее новым открытием. Совсем не похожая на ту подделку «под Мексику», которую она ела в забегаловках, эта еда имела тонкий, возбуждающий вкус. Хотя надо сказать, внимание ее было настолько поглощено кавалером, что она могла бы с тем же удовольствием поедать опилки.
Андреа была вся внимание: ей нравилось, как он спорит, дразнит ее, смеется, а иногда говорит с ней без слов, одними взглядами. Было ясно, что он считает секунды до того момента, когда они останутся совсем одни. Сидя в маленькой нише со свечами, они слушали мексиканский ансамблик, и Андреа была на верху блаженства, забыв про все заботы и тяготы своей профессии. Сгорая желанием узнать побольше о Лукасе, она попросила его рассказать о родителях.
— Нечего особенно рассказывать, — сказал он без всякого энтузиазма. — Да и неинтересно. Когда я был маленьким, мои родители и старший брат погибли в автокатастрофе. Дедушка, к тому времени уже вдовец, решил посвятить себя мне, целиком. У него было право на вождение самолета, и он приохотил меня к этому делу, проще говоря, он купил мне самолет, когда мне не было еще и двадцати. Можете себе представить, каким я рос избалованным. В соответствующем возрасте он отдал меня в колледж, где учили искусству делать деньги. К моменту своей смерти дед владел порядочной недвижимостью в нашем милом городе, она-то и помогла мне основать посредническую фирму. И все это я получил в том возрасте, когда люди еще только начинают карабкаться вверх по служебной лестнице.
Разве это неинтересно? Андреа жаждала задать ему тысячу вопросов обо всем, что он утаил. Но сейчас речь шла не столько о фактах, сколько о чувствах, к тому же Лукас Гастингс был одним из самых скрытных, загадочных людей, которых она когда-либо знала. Ей хотелось, чтобы этот вечер тянулся вечно; она бы запомнила каждую мелочь, а потом бережно хранила ее в тайном уголке своего сердца, чтобы иногда доставать ее оттуда и наслаждаться.
Когда настало время возвращаться в аэропорт, душа ее взбунтовалась. Впервые в жизни она почувствовала себя Золушкой, которой пришлось расстаться с принцем, когда чары еще не кончились. Но она знала, что часы пробьют 12 — и она снова превратится в обычную, простую девушку.
На обратном пути Люк говорил очень мало: Андреа решила, что полет в ночное время требует особого внимания. Что касается ее самой, ее настолько переполняли впечатления, что ей почти не хотелось говорить. Она перебирала в памяти все драгоценные минуты прошедшего вечера.
Чем ближе был Альбукерке, тем более чужим становился Лукас. Время от времени он смотрел на нее без улыбки. Она не могла себе представить, какие мысли им владеют, и это было настолько обидно, что к моменту посадки она уже придумала месть.
Застегивая молнию на куртке до самого горла, она сказала с деланным равнодушием:
— Спасибо за этот день и вечер. Вы, наверно, догадались, что это были самые прекрасные часы за всю мою жизнь. Но уже поздно, и мне нужно спешить. Моя машина стоит вон там. Вам совершенно незачем меня провожать.