– А вы не завидуйте, – усмехнулся полковник. – Скажу вам по секрету, Алексей Воинович, полковник – самый глупый чин. Да-да, вот именно. Потому что каждый полковник с некоторых пор начинает задаваться вопросом: станет он когда-нибудь генералом или так и уйдет в отставку полковником? В других воинских чинах это не столь ярко выражено, а вот переход от полковника к генералу – штука заковыристая… Станете полковником – узнаете на опыте.
– Ну, когда то будет…
– Не скромничайте, – сказал полковник. – Мы здесь, во глубине сибирских руд, как ни странно, наслышаны об успехах столичных коллег. Ну как же, ротмистр Бестужев. Первый сотрудник охранного отделения, коему удалось проникнуть в заграничную школу бомбистов… Да-с, наслышан и о ваших подвигах во Львове, и о досрочном производстве, и о крестике…
– Работа как работа, – пожал плечами Бестужев.
– Ну, не скромничайте, хвастаться заслугами – глупо, но и вовсе их замалчивать – тоже несвойственно норме… Еще рюмку?
– С удовольствием, – сказал Бестужев.
Все переменилось за какой-то час – немец Лямпе, как и мещанин Савельев, канули в небытие, он сидел сейчас в отдельном кабинете ресторана при «Старой России», уже в старательно отглаженном железнодорожными жандармами летнем кителе, извлеченном из багажа, и полковник Ларионов старательно его потчевал. Вряд ли из одного почтения к столичному гостю – видно было, что полковник, как это частенько случается с пожилыми людьми, всем прочим радостям жизни предпочитает чревоугодие.
Официант внес исходящую паром супницу, серебряным половником принялся ловко разливать в глубокие тарелки бульон с крохотными пельменями.
– Это, извольте видеть, из рябчика, – сказал полковник, вовремя подметив легкое изумление Бестужева малыми размерами яства. – Их специально такими ма-ахонькими лепят.
Из вежливости Бестужев сказал:
– Неловко, право, что вам приходится столь тратиться…
– Вы о рябчиках? Ох, – полковник фыркнул с детской непосредственностью. – Алексей Воинович, это у вас в столицах рябчик – дорог, а у нас сия птичка летает во множестве, быть может, как-нибудь выберетесь к нам осенью, вот и свозим вас на охоту… А? Чем не идея? Зимой? Берлогу медвежью присмотрим…
– А в медвежью шкуру никого зашивать не будете? – усмехнулся Бестужев.
– Господи, и до столиц эта история дошла?
– В самых общих чертах. Не расскажете ли?
– Ох! – полковник махнул рукой с нарочитой досадой, но глаза смеялись. – Ославили на весь свет, право… Прибыл к нам с визитом некий сенатор, второго класса чин, принятый при высочайшем дворе, и прочая, и прочая. Аккурат перед прибытием посредством синей ленты собрал на груди чуть ли не всех святых… [13] И вот загорелось ему непременно ухлопать Топтыгина. Одна беда, доложу я вам: из государственного мужа давно уж песок сыпался, поднять самое легонькое ружьишко еще способен, но вот попасть в цель из оного – задача непосильная. Ну-с, мы, сибиряки, люди с фантазией. Есть при губернаторе чиновник особых поручений, молод, однако хват, каких поискать. Этот вьюнош и подал дельный совет: зашить в медвежью шкуру человеческого индивидуума. Патроны господину сенатору, естественно, вложить холостые. А шкуру бы потом представили доподлинную… Сказано – сделано. Упаковали в шкуру полицейского урядника, человека проверенного, два дня с ним роль репетировали: как выскочит, как рявкнет, как живописно после меткого выстрела упадет… И вот – охота. Бабахает его высокопревосходительство в белый свет, как в копеечку, – но «Топтыгин», сами понимаете, все равно весьма натуралистично подыхает. Рукоплескания, восхищение всеобщее… и вот тут-то становой пристав, дубина, в тонкости разыгранного спектакля не посвященный, решает к высокому гостю подольститься. Цапает свой наган, орет: «Да он еще корячится!» – и всаживает пулю в нашего «мишку». «Мишка», естественно, от такой неожиданности взмётывается на дыбы и дурным голосом орет на пристава: «Убьешь, мать твою! Что делаешь, дуролом?!» Последовавшая сцена достойна пера Шекспира – кто прочь бежит, кто крестится, переполох, гам, столпотворение… Хорошо еще, урядник получил лишь легкое ранение в мякоть левой ноги. Пришлось потом бедняге выхлопотать медаль шейную «За усердие» на Аннинской ленте, деньгами наградить… Самое трудное было подыскать убедительное объяснение – его высокопревосходительство в момент столь опрометчивого выстрела стоял в двух шагах от «добычи» и настаивал, что прекрасно слышал и видел, как мертвый медведь вдруг вскочил, да еще орал самым что ни на есть человечьим басом. Справились и с этим. Учли характер и пристрастия объекта. Его высокопревосходительство – мистик известный, ни одного спиритического сеанса не пропускает, французские оккультные журнальчики выписывает, ныне, насколько мне известно, замечен среди почитателей Распутина…
– Совершенно верно, – кивнул Бестужев.
– Вот-с… Трудами моего помощника и еще двух чинов, корпуса и сыскного, была вскоре же сочинена убедительная легенда о злокозненном инородческом шамане, вороне здешних мест, который из неприязни к православию пытался своим гнусным ведовством навести страх на влиятельную и приближенную к императору особу. Самое смешное, что эту версию его высокопревосходительство изволили скушать мгновенно и с нескрываемым аппетитом, – причем горячо заверяли, будто сразу все так и поняли, но, конечно же, ничуть не испугались, встретив, так сказать, грудью волховские происки… Историю эту какая-то добрая душа не поленилась пересказать нашему начинающему литератору, инженеру Вячеславу Яковлевичу, так что, вполне возможно, мы ее еще прочитаем в беллетристическом виде… – он зафыркал, немного посерьезнел. – Алексей Воинович, Распутин, что, доставляет определенное беспокойство?
– Пожалуй, – кивнул Бестужев.
– Ох уж это мне столичное чистоплюйство, – протянул полковник с нешуточным раздражением. – Да вызовите вы из провинции парочку хватких жандармов или даже полицейских приставов, они этого вашего мужицкого пророка в два счета прогонят подзатыльниками вдоль всего Невского так, что дорогу забудет в Петербург…
«Провинциал вы все же, ваше высокоблагородие, – с грустной насмешкой подумал Бестужев. – Оторвались от столичных реалий. Как бы ваших хватких провинциальных жандармов самих не прогнали по Невскому затрещинами такие господа и дамы, что помыслить неуютно…»
А вслух сказал:
– Ну, будем надеяться, эта заноза как-нибудь да ликвидируется. Удовлетворите любопытство, Василий Львович, – Георгий ваш не за турецкую ли кампанию получен?
– Угадали. А ваш, конечно же, за японскую? Мукден?
– Нет, – сказал Бестужев. – Дело это стало впоследствии известно как прорыв конницы генерала Мищенко в Корею. За Мукден – Анна третьей степени.