– Нет, я понял, что он какой-то начальник, но какой – нет, не догадался.
– Я заставила папу вчера вечером пойти к нему. Они в преферанс всегда играют. Сначала я думала, что он может вмешаться, но, конечно же, Лев Иванович не может вмешаться. Знаешь, что мне помогло, – оказалось, в армии и среди местной знати Вревского не выносят. И его штучки… А поручик Тизенгаузен – он имеет на Льва Ивановича большое влияние – при слове «полиция» просто подпрыгивает до потолка. Папа мне сказал, что Вревский начал расследовать какие-то дела, связанные с военной кассой, и нашел нарушения – с тех пор они страшные враги. Но это все не важно… Главное, что Лев Иванович согласился устроить мне с тобой свидание. Но, конечно же, не в угодьях Вревского, а у себя. Он своей властью приказал доставить тебя к нему как свидетеля по делу дезертирства двух солдат – ну ты знаешь уже, наверное… тех, кто убежал от Коли Беккера.
– Знаю.
– Тебе сказал Вревский?
– Да, он допрашивал меня ночью. Одного нашли…
– Лев Иванович мне рассказал. Его люди ездили в горы и проводили опознание. И привезли шкатулку. А потом вчера ночью прибежал Коля Беккер. Он в панике – он сообразил, что мог повредить тебе, потому что проговорился, что видел тебя в обществе этого Тихона в Симферополе. Он говорит правду?
– Конечно, правду, – сказал Андрей. – Зачем ему неправду говорить?
– Я теперь уже никому не верю, – сказала Лидочка.
Дверь осторожно приоткрылась, и в нее заглянул полицейский.
– Брысь! – крикнула на него Лидочка, и полицейский, крайне удивившись, захлопнул дверь. – Я должна тебя огорчить, – сказала Лидочка.
– Меня уже трудно огорчить.
– Прокурор подписал санкцию на твой арест. Обвинения в твой адрес ему кажутся убедительными. Ввиду твоей особой опасности для окружающих мерой пресечения избрано тюремное заключение. То есть тебя сегодня переведут в тюрьму и больше не выпустят.
– Я тоже так понял, что не выпустят, – сказал Андрей, стараясь удержаться на обломках эйфории. Но обломки уже скрылись под водой.
– Лев Иванович ничего сделать не может. Ночью я говорила с Розенфельдом.
– Это еще что за птица? – спросил Андрей.
– Это лучший адвокат в Крыму. Он сказал, что твоя участь усугубляется военным временем.
– Почему?
– Да потому, что твои сообщники – дезертиры. Розенфельду известно, что из твоего дела решено сделать урок военного времени.
– При чем тут военное время?
– Сейчас они вернутся. Лев Иванович мог дать мне только пятнадцать минут. Десять прошло. А если придет Вревский – не будет и этих минут. Андрюша, у нас нет выхода!
Лидочка расстегнула сумку и достала оттуда тужурку Андрея.
– И все же я надеюсь, что поймают второго дезертира и все уладится, – сказал Андрей. Он надел тужурку.
– Может быть. А может быть, и нет. И еще более вероятно, они все равно сделают тебя руководителем банды. Погоди… не перебивай. В кармане твоей тужурки лежит табакерка.
– Что это даст! – возразил Андрей. – Я уже сбежал на четыре дня, и стало еще хуже. Если бы я вместо того уплыл на лодке в Болгарию, было бы лучше.
– Ты должен уйти вперед больше, понимаешь – не на три дня, а на год, на два.
– И что? Очнуться снова в тюрьме? Или в этом кабинете?
– Ни в коем случае! – испугалась Лидочка. – Ты же подведешь Льва Ивановича. Он столько для нас сделал!
– Ты права. И его, твоего отца… всех подведу. Но если я сделаю это в тюрьме, то очнусь через три года в той же камере!
– Тебя поведут обратно через двор. С тобой будет только полицейский. Ты должен исчезнуть в заднем дворе, между комендатурой и управлением. Смотри. Отсюда видно.
Лидочка показала за окно – оттуда был виден проход, которым Андрей огибал комендатуру. С одной стороны прохода была стена здания, с другой – ряд кустов, за ними – зеленый забор.
– Если будут разбираться, решат, что ты прыгнул через забор, – сказала Лидочка. – Это твой любимый способ убегать от правосудия.
– На несколько дней?
– Нет, на два года, – сказала Лидочка.
– Почему?
– Ты можешь меня раз в жизни послушаться? – спросила Лидочка. – Если бы ты меня всегда слушался, ничего бы не было.
– Я с тобой не так давно знаком.
– Два года! Два года – это срок с долгим запасом. К осени 1916 года мировая война кончится.
– Она кончится раньше. Неужели ты допускаешь, что она протянется еще два года?
– По крайней мере не больше. Это раз. За это время вся история с убийствами станет древним воспоминанием. И мы вернемся в мирное, нормальное, спокойное время. Когда не стреляют, не рвутся снаряды и люди не ненавидят друг друга.
– Мы вернемся? – только сейчас сообразил Андрей. – Ты хочешь сказать, что ты согласна плыть со мной?
– А как же иначе? – Лидочка даже приподняла брови от удивления. – А ты что, хочешь, чтобы я два года старела и встретила тебя старой девой двадцати лет от роду? Да я за эти два года убегу с гусаром.
– И не мечтай, – сказал Андрей. – Я не позволю тебе остаться.
– Вот видишь, как ты заговорил. Слушай. Сейчас придут. С минуты на минуту придут. Времени нет. Табакерка у тебя в правом кармане тужурки. Запомнил? В правом кармане. Она настроена так же, как моя. Тебе надо только нажать на шарик.
– А ты?
– Я буду смотреть в окно. Если все получится хорошо, я вернусь домой, а ночью пойду следом за тобой.
– Ты не сразу вместе со мной?
– Я должна быть уверена, что все прошло правильно. Мало ли что случится, мало ли что… К тому же у меня дома все вещи. И письма.
– Какие письма?
– Андрей, я не перестаю тебе удивляться. Письмо моей маме, что мы ночью уплываем, потому что тебе удалось бежать и оставаться здесь нельзя. Письмо твоей тете, что с тобой все в порядке…
Не переставая говорить, Лидочка начала ворошить бумаги на столе коменданта, вытащила чистый лист, взяла со стола перо, окунула его в чернильницу, изображавшую бочонок в лапах бронзового медведя, и протянула Андрею:
– Пиши, я чуть не забыла. Пиши: «Дорогая тетя, мне приходится уехать, потому что иначе меня обвинят в преступлении, которого я не совершал. Не жди от меня вестей в ближайшее время. Я жив и здоров. Как только очищу себя от подозрений, сообщу тебе. Твой любящий племянник…» – и подпись.
Андрей покорно склонился над столом и написал требуемое.
– Место встречи – платан на набережной. В шесть вечера, – сказала Лида. Андрей кивнул. Когда он подписывался, дверь открылась. Вернулся Лев Иванович. Он выглядел виновато.
– Простите, дети, – сказал он, – но вам пора расставаться. Я видел автомобиль, на котором приехал господин Вревский.