– Алимхан был человек европейски направленный, — убеждал друзей Игорь, — хотя и считал своей родиной Восток. Он ведь очень долгое время провел в России, дружил со многими русскими промышленниками, а в Бухаре, по сути, только вел дела.
Теперь сами посудите — куда человек повезет свои деньги: в Ташкент, поближе к Сибири, где еще воевали остатки белой гвардии, откуда можно было бежать в Китай, или в Афганистан, наводненный дикими, по сути, племенами, основным занятием которых на протяжении многих веков был разбой.
Попадись караван какому-нибудь афганскому племени и — поминай как караван-баши звали!
А белые отряды в Сибири, при протекции знакомых промышленников, взяли бы часть денег в виде пожертвования на нужды армии, да и пропустили бы эмира на Дальний Восток и с выездом в Америку или Японию препятствовать не стали бы.
Поэтому я уверен — Петра Никодимовича необходимо искать здесь, в Ташкенте, или на крайний случай в области…
Ни Тахир, ни Васька не могли ничего толкового возразить Игорю. Версии он выдвигал обоснованные, но это были, увы, лишь версии…
От огромного количества новых для него впечатлений Васька долго не мог заснуть. Рядом уже давно похрапывал Тахир, сопел, разметавшись на курпаче, Игорь, а Васька все беспокойно ворочался.
Бесконечные версии того, что могло случиться с дедом, опасения того, что кто-то позвонит из школы домой справиться о самочувствии «заболевшего» Василия Буслаева, будто назойливые комары, терзали его до полуночи.
Совершенно отчаявшись, Васька сдался, открыл глаза и приподнялся на локте.
Он дотянулся до самопального выключателя, и сбоку от чайханы зажегся свет. Васька взял атлас, который перед сном листал Игорь, и раскрыл его на странице с разделом «Ташкентская область».
Рассматривая карту, Васька в очередной раз мысленно перемалывал события последних дней, пытаясь ухватить ускользающую от него ниточку понимания, прозрения…
Янгиюль, Тойтепа…
Почему в дневнике дед поставил две точки?
Алмалык, Красногорск…
Надо попробовать вспомнить…
Первая точка: речь шла о причастности к пропаже эмирской казны мулл, то есть духовенства. Может быть, сокровища спрятаны в Ташкенте — в какой-нибудь мечети? Да, точно, там еще упоминался какой-то имам по имени…
Васька поднял глаза к небу и нахмурился. Неужели забыл? Он же так старался все запомнить, чуть ли не дословно… Святой имам по имени… По имени… Ходжа! Ходжа Хаким!
Завтра надо будет спросить у Зухры: знает ли она что-нибудь об этом человеке, какова была его судьба после революции?
Если к нему незадолго до бегства эмир ездил за благословением, то они люди друг другу не чужие…
Ну и что из этого? Что дает эта информация для более целенаправленных поисков деда?
Да ничего! — вынужден был признать Васька и снова склонился над атласом.
Чирчик, Ходжикент…
А что говорилось на страничке дневника за 8 сентября? Про какого-то водоноса… Абдулла… Абдулла-факир? Абдулла-кефир?
Было еще название ворот… Каршинские ворота…
Васька склонился над картой.
Карши от Ташкента далеко…
А какие города еще есть на карте поблизости?
Кибрай, Пскент…
Стоп, стоп! Что-то в дневнике было про Пскент!
Запись за 7 ноября!
Чтобы лучше сосредоточиться, Васька закрыл глаза и попытался представить себе каморку в музее, чернильные строчки в тетради, шелест страниц, запах…
Есть! Запах помог ему!
Уже давно Васька читал, что запах — одно из самых мощных средств, которое оказывает влияние на память. Лицо человека можно позабыть, но характерный его запах — никогда.
При ощущении запаха скошенной травы тут же всплывает в памяти детство, сенокос. В подробностях гораздо более ярких, чем при простом упоминании этих слов…
Индейцы носили с собой в походе мешочек с травами из родной местности. Нюхали, видать, перед тем, как выкурить трубочку мира или снять с кого-нибудь скальп…
Запах у рукописи был точно такой же, как у листьев яблони, склонившей свои ветви над чайханой. Запах пыли, но не затхлой, а даже как будто свежей, только что прибитой дождем…
Итак, запах и запись. Запись в дневнике от 7 ноября…
Праздновали годовщину Октября. За осень сделали много… Результатов нет… Про воробьев еще что-то… А! — чирикают воробьи, а Ходжа Хаким, говорят, совершил хадж в Кент…
Опять этот Ходжа Хаким!
И снова в том куске текста, который был отмечен дедом! Нет, с этим парнем явно что-то было не то!
Тогда, когда он, Васька, помогал Зухре закинуть контейнер с бумагами на музейную полку, он спросил, что такое Кент?
Интересно, что Зухра ответила, что «кент» по-узбекски — «камень». Не город, не поселок, а «камень». Может быть, такого города вообще нет?
Сна у Васьки не осталось ни в одном глазу.
Он вместе с атласом пододвинулся поближе к свету и принялся внимательно разглядывать карту.
Никакого Кента там не было!
И потом — как этот Ходжа Хаким мог совершить хадж, то есть святое паломничество, в какой-то Кент?
Мусульмане-паломники идут в хадж в Мекку, это любой школьник знает. А Мекка находится в Аравии, что от Узбекистана далеко почти так же, как от Москвы.
«Стоп-стоп, — осадил себя Васька. — А может быть, в этом Кенте похоронен какой-нибудь святой? Может быть, и к могилам святых можно совершить хадж?»
Так ли это было на самом деле, Васька не знал, а будить Тахира, чтобы задать ему этот вопрос, не хотелось.
И еще одно обстоятельство: может быть, до революции этот город и назывался Кент, а потом его переименовали — в какой-нибудь Красногорск. Очень даже запросто — раньше с этим не очень-то церемонились…
А может быть, прадед хотел написать «Ташкент»?! Или они так называли этот город, ну, скажем, на своем жаргоне. Ведь они в школе тоже никогда не говорят: «Пойдем в «Макдональдс», а «Пойдем в Мак». Может быть, в двадцатом-то году было модно называть Ташкент — Кентом?
Версии плодились с такой скоростью, что у Васьки даже пересохло в горле.
Нацедив из чайника остывшего чаю, Васька выпил его одним махом и снова засел за карту.
Но тут плодотворный поиск гипотез как заклинило. Названия городов и районных поселков сливались в один непонятный хоровод, где после каждой согласной, как пара, стояла гласная, отчего весь этот ряд названий казался бесконечным словом: кокандангреналмалыкянги-абадканибадам__
Очнулся Васька от того, что клюнул носом в книгу.