— Вы не ухаживаете за этим кладбищем? — уточнил Раффин.
— Я сюда не хожу. Да меня и не просили.
— Значит, если кто-нибудь здесь что-то закопает, вы об этом не узнаете?
— Здесь закопаны только дохлые собаки, мсье.
Надгробие Утопии находилось в дальнем углу участка.
На плите была выбита простая надпись: «Утопия, 1971–1978». Земля вокруг ничем не отличалась от остальных захоронений, но ведь прошло десять лет… Раффин повернулся к садовнику:
— Нам нужны две лопаты.
Садовник поглядел на него недоверчиво:
— Это еще для чего?
Журналист открыл бумажник, извлек оттуда две купюры по пятьдесят евро и, свернув их, подал деньги старику.
— Вы сюда никогда не ходите, вам и знать незачем.
Через десять минут они вернулись с двумя садовыми заступами. Несмотря на щедрое вознаграждение за небольшую в принципе услугу, садовник пожелал во что бы то ни стало остаться и посмотреть. Особой преданности хозяевам он не питал, но с любопытством совладать не смог.
Энцо швырнул пиджак и торбу и начал рыть землю как одержимый. Раффин не спеша повесил пиджак на уцелевший фрагмент стены и аккуратно закатал рукава рубашки. Осторожно ступая по земле, боясь испачкать туфли, он подошел к надгробию с другой стороны и подключился к делу. Через несколько минут пот градом катился с обоих гробокопателей, и, несмотря на все предосторожности, туфли Раффина покрылись сухой белесой пылью, а промокшая рубашка прилипла к спине.
На глубине примерно в один фут начали попадаться кости. Не скелет, но отдельные фрагменты, словно уже вырытые однажды и беспорядочно ссыпанные обратно. Раффин и Энцо складывали их в кучу.
Шарлотта, прислонившись к каменной ограде, молча наблюдала за ними бездонными темными глазами, но не делилась своими переживаниями, нервно покусывая нижнюю губу и глядя, как углубляется яма.
В просветах между деревьями мелькали синие тени. Тело самоубийцы увезли почти полчаса назад, но gendarmes [52] еще оставались в Отвилье, собирая показания и ожидая предварительного отчета криминалистов.
Лопата Энцо с размаху наткнулась на что-то твердое, глухо звякнувшее в земле. Маклеод и журналист сразу бросили копать. Энцо велел Раффину отойти, и тот попятился от открытой могилы. Всегда аккуратно причесанные волосы журналиста влажными прядями свесились на лоб, потеки пота оставили на лице грязные дорожки. Садовник без всякой опаски встал над самым краем, не помня себя от изумления и любопытства. Энцо осторожно снимал землю с найденного предмета, и вскоре обнажилась крышка видавшего виды жестяного ящика, когда-то цвета хаки, в точности такого, как найденные в Париже и Тулузе. Очистив замки, Энцо вылез из ямы и достал из сумки пару латексных перчаток. Натянув их с заправским щелчком, он вновь спустился в могилу и согнулся над ящиком. Осторожно открыв защелки, он откинул крышку. Ржавые петли оглушительно заскрипели, словно протестуя, а изнутри густой волной поднялся затхлый влажный смрад. Энцо с отвращением отпрянул:
— О Господи!
У края ямы тут же оказались Шарлотта и Раффин. Все четверо не отрываясь смотрели на скелетированные человеческие ноги, согнутые в коленях и небрежно связанные вместе белым синтетическим шпагатом. Кости пожелтели и покрылись пятнами, однако Энцо не увидел переломов, трещин или сколов — даже мелкие плюсневые косточки стоп были абсолютно целы.
Шарлотта издала странный звук, словно подавившись. Следом садовник очнулся от ступора:
— Что это еще за чертовщина?
— Человеческие ноги, — отозвался Энцо, решив не говорить, что, кроме останков, в ящике, как и в предыдущих случаях, лежат пять предметов. Не поднимая головы, он сказал Раффину: — Роже, достаньте из сумки фотоаппарат. — Журналист вернулся с цифровым фотоаппаратом и передал его Энцо. — Нужно соблюдать крайнюю осторожность. Не хочу, чтобы нас обвинили в уничтожении микроследов.
Один за другим он вынимал предметы из ящика, клал на крышку и фотографировал. На этот раз убийцы положили брошь в виде саламандры, инкрустированную драгоценными и полудрагоценными камнями, большой золотой кулон в форме львиной головы, значок на лацкан — зелено-желто-красный флаг с маленькой зеленой пятиконечной звездой в центре желтой полосы, призовой спортивный кубок с крышкой и круглыми ручками, с гравировкой «1996». Последним из ящика был извлечен свисток спортивного судьи на тесемке; на металлической пластинке виднелись едва различимые цифры: «19/3».
Энцо сложил все предметы обратно так, как они лежали, и поднял голову к трем бледным лицам, склонившимся над ямой:
— Пожалуй, можно вызывать gendarmes.
Старый слуга, первым поздоровавшийся с ними у моста, брел через мощенный неровным булыжником двор. За три часа он постарел на десять лет. Его подкосила не только безвременная смерть хозяина, но и сознание того, что пресекся род. Слуга пережил господ. Он служил в замке больше сорока лет трем поколениям д’Отвилье, а теперь замок перейдет к двоюродному брату молодого Гуго.
— Это был очень способный юноша, — говорил он о хозяине. — Пожалуй, даже слишком способный. Недаром считается, яркая звезда быстро сгорает. Его звезда закатилась, когда скончались родители. Кроме Гуго, у них, видите ли, не было детей, и мальчик поставил себе цель стать гордостью своей семьи. Он делал все, чтобы угодить родителям. У него просто сердце разрывалось, когда те отправили его в военное училище Пританэ в Ла-Флеш: он был одаренный юноша, но его дар требовал тщательного пестования. Думаю, Гуго понимал — полностью реализовать свой потенциал он сможет только в Париже, но в первую очередь им двигало желание не разочаровать отца и мать, хотя он просто изнывал от тоски по семье.
Все четверо перешли мост, повернули на запад, миновали группу полицейских и несколько служебных машин без номеров и направились к воротам вдоль крепостного рва.
— Вы, конечно, знаете, какая блестящая карьера ждала его в Совете кантонов…
Энцо вовремя вспомнил, что они близкие знакомые молодого д’Отвилье.
— …но когда он узнал о гибели родителей в той чудовищной автомобильной катастрофе, то уплатил за отказ от должности и вернулся сюда — скорбеть. Семь лет одиночества, — сокрушенно покачал головой старик. — Редко-редко съездит в Париж, когда этого требовали юридические или финансовые дела, а так в основном сидел, запершись в библиотеке, и читал, читал без конца. Или гулял по поместью. Зимой он пропадал часами, обходил пешком все окрестные холмы. Даже собаку не завел, не хотел больше, после… ну, вы знаете. Говорил, ни один пес не послужит ему так хорошо, как Утопия.
Дойдя до ворот, Энцо увидел трепетавшую на ветру желтую полицейскую ленту, натянутую вдоль опушки, и неразборчивые надписи голубым и розовым там, где ожидала группа gendarmes. Послышался нарастающий звук приближающегося вертолета. Монотонный рокот винтов разорвал теплый воздух, и вертолет начал снижаться над виноградниками, закончив недолгий перелет из Парижа.