Старый слуга напряженно вглядывался в ярко-голубое небо, стараясь разглядеть еще невидимый вертолет, а увидев, разочарованно отвернулся. Энцо шел рядом с ним, а Раффин с Шарлоттой — следом. Старик медленно брел вдоль рва, мрачно глядя в неподвижную воду.
— У вас есть какие-нибудь предположения, почему он это сделал? — спросил Энцо.
— Почему убил себя? — Старик покачал головой. — Ни малейших догадок. Скорее уж он покончил бы с собой после гибели господ д’Отвилье. — Он воздел руки и тут же бессильно уронил их, как бы демонстрируя тщетность догадок и невозможность заглянуть в чужую душу.
— А не страдал ли он в последнее время депрессией? — спросила Шарлотта.
— Молодой Гуго вообще был меланхолического склада. Ему всего-то исполнилось тридцать шесть… Но конечно, вы это и без меня знаете… Слишком юный, чтобы выдержать такие страшные потери, но он безропотно нес свой крест… — Старый слуга оборвал воспоминания. Похоже, он знал Гуго д’Отвилье с колыбели. — Не то чтобы в депрессии… — вдруг сказал старик и замялся, подыскивая нужное слово. — В возбуждении. Да, я бы сказал, последние дни он пребывал в нервном возбуждении. Проводил в кровати больше времени, чем обычно. Толком не питался. Слишком много пил. Правда, это у него давно вошло в привычку…
Отдаленный гул вертолета превратился в рев, и все четверо повернулись посмотреть, как он плавно скользнул к земле, резко замедлил полет, завис в воздухе и аккуратно опустился на траву. Боковая дверь открылась, и из чрева машины выбрался не кто иной, как судья Лелон, — его всячески страховал офицер в форме национальной полиции. За ними спрыгнул человек в штатском. Судья сразу заметил Энцо. Пригнувшись, он быстро выбежал из-под вращающихся винтов, выпрямился и провел рукой по взъерошенным волосам. Костюм его заметно помялся во время полета, и Лелон тщетно пытался вернуть себе сколько-нибудь внушительный вид. Он решительно направился к Маклеоду и его спутникам; заместители следовали за ним по пятам, как хорошо вышколенные собаки. Пилот вертолета выключил моторы, и лопасти винтов со стихающим воем замедлили вращение. По всему было видно, что миндальничать Лелон не расположен.
Остановившись в шаге от Энцо, судья закурил сигару и выдохнул сизый дым в горячий послеполуденный воздух.
— А вы настырный тип.
— Да, мне это многие говорили.
— Вас просили, — с нажимом произнес судья, — не совать липкие пальцы в горшок с медом. А вы, значит, опять за свое?
— Насколько мне известно, мы живем не в полицейском государстве. Пока, во всяком случае.
Судья презрительно посмотрел на Энцо:
— Вы дилетант, Маклеод. Вам же ясно сказано лично министром юстиции, чтобы вы оставили расследование профессионалам!
— От ваших профессионалов результатов можно ждать до пенсии, — вмешался Раффин.
Судья Лелон медленно повернул голову и свирепо уставился на него:
— А вы кто такой?
— Роже Раффин, — приятно улыбнулся журналист и протянул руку.
Лелон словно не заметил предложенного рукопожатия.
— А-а, журналист… — Он выплюнул это слово, словно от него разило тухлятиной.
— Совершенно верно. Я пишу о расследовании Энцо Маклеода, который только что обнаружил очередную часть останков Жака Гейяра. И когда завтра в «Либерасьон» появится моя статья, дилетантами читатели сочтут вас, господа. — Раффин проворно вынул из кармана маленькую записную книжку, раскрыл ее и ловко выдернул ручку из переплета. — Желаете прокомментировать?
Комментарий судьи Лелона ясно читался во взгляде, которым он сверлил журналиста. Если выражение его лица перевести в слова, это был бы самый нецензурный монолог за всю историю бесед представителей прессы с судьями.
Улица Кожевников находится в центре когда-то беднейшего квартала Парижа. Ютившиеся в трущобах мастеровые дышали ядовитыми испарениями извести и купороса и промывали дубленые кожи в Бьевре, отравляя воду, крутившую колеса мельниц, выстроенных по берегам реки. Когда в пятнадцатом веке Жан Гоблен открыл фабрику гобеленов, его новый способ окрашивания пряжи в алый цвет превратил воды Бьевра в кровавые. Именно здесь, в Тринадцатом округе, в бывших складских помещениях, когда-то принадлежавших торговцу углем, поселилась и открыла практику Шарлотта.
— Я читала, — говорила она, — что в старые времена в лунную летнюю ночь здешние улицы казались заснеженными, настолько все было покрыто тонкой белой пылью от обработки кож. А люди этим ежедневно дышали. Неудивительно, что продолжительность жизни здесь была крайне низкой.
Из открытого кухонного окна Энцо выглянул на улицу. Кругом находились сплошь офисные здания, всевозможные конторы и склады оптовой торговли. Окна внизу были забраны железными прутьями, на входе стояла решетка с висячим замком. Тяжелая металлическая дверь с доводчиком преграждала доступ на первый этаж бывшего склада.
Отвернувшись от окна, Энцо взглянул на Шарлотту, занятую приготовлением обеда. Кухня была яркая, современная, с большим ультрамариновым столом у окна.
— Отчего ты поселилась в таком квартале, черт побери?
Шарлотта улыбнулась.
— Чтобы не натыкаться на своих клиентов, когда выхожу в магазин, — отозвалась она, мелко кроша овощи. — Вообще, я здесь многое переделала. Хочешь посмотреть?
С улицы они попали в дом через приемную, поднявшись по узкой лестнице на второй этаж. Из кухни три ступеньки вели в огромную гостиную, отделенную экраном на полозьях в японском стиле. Венецианские шторы смягчали свет, лившийся в высокие, от пола до потолка, окна по фасаду. Надстройка из перекрещивающихся металлических пролетов поддерживала высокую крышу с крутыми скатами. Кирпичные стены были выкрашены в белый цвет. Целая армия компьютерных мониторов поблескивала на длинном столе под окнами. Два низких канапе обозначали границу жилой зоны, дополнительно разделенную стеллажами с папками и книгами.
За одним из компьютеров сидел Раффин, занятый поисками информации о покойном Гуго д’Отвилье. В Париж они приехали к концу дня, и Раффин уступил Энцо свое парковочное место в подземном гараже на улице Сен-Жак, недалеко от Люксембургского сада, — его собственный автомобиль был в ремонте. На метро они доехали до Гласьера (одна остановка от Корвизара и две от площади Италии — эти названия преследовали Энцо) и пешком дошли до улицы Кожевников.
Спустившись еще на три ступеньки, Энцо вышел на металлическую галерею, обходившую здание старого склада по периметру. Увидев за большими внутренними окнами спальню, Энцо сразу почувствовал себя соглядатаем. При виде бледно-сиреневых смятых простыней на большой кровати и разбросанной одежды — кое-что висело на спинке стула — он понял, что это спальня Шарлотты.
Вечернее солнце проникало внутрь через косую стеклянную крышу верхней галереи. Внизу, в колодцеобразном дворике был разбит настоящий зимний сад с растениями в горшках, усыпанными гравием дорожками и низким тиковым столиком с мягкими садовыми стульями. Монотонное журчание маленького фонтана вносило гармоничную ноту в умиротворяющую обстановку этого необыкновенного оазиса в самом центре города.