— Спокойной ночи, пап, — услышал он голос Софи, а через секунду почувствовал теплое тело Николь, улегшейся рядом.
— Вы ведь не против? — спросила она в темноте. — Места хватит обоим.
Маклеод не помнил, ответил он или нет. Ритмичный гул мотора и монотонное шуршание покрышек по гудронированной дороге моментально погрузили его в тягучий сон с беспокойными видениями, в которых он убегал от саламандр и дрался с какими-то окровавленными типами. Энцо не мог сказать, сколько прошло времени, когда он вдруг встрепенулся от неожиданной оглушающей догадки. Было еще темно, дизельный мотор по-прежнему ровно гудел. Словно звук самолетных моторов при трансконтинентальном перелете, этот монотонный гул проникал до костей, пронизывая тело насквозь. Николь спала. Поднявшись на колени, Маклеод подтянулся к плечу Бертрана. Тот чуть повернул голову, Софи оглянулась в тревоге и удивлении:
— Пап, что с тобой?
— Для чего тебе матрац в фургоне?
Бертран вновь отвернулся и уставился на дорогу. Энцо мог поклясться, что шея парня залилась краской.
— Пап, ну не будь смешным! Для чего, по-твоему, матрацы? — засмеялась Софи.
Такая святая простота не показалась Маклеоду забавной.
— Бога ради, Бертран, она же моя дочь! — только и мог выговорить он, зная в глубине души, что беспокоится скорее о себе, чем о Софи, и смертельно боится ее потерять.
Бертран по-прежнему смотрел вперед, на дорогу.
— Ее мама тоже была чьей-то дочерью, и вы любили ее не меньше, чем я люблю Софи.
Девушка погладила Бертрана по щеке. Энцо почти физически ощутил ее удовольствие при этих словах бойфренда.
— У моей матери в квартире нет места, — продолжал Бертран, обращаясь к Энцо. — А вы меня, я знаю, недолюбливаете. Вот и приходится… — Он не договорил, предоставив Маклеоду самому закончить мысль. Куда еще деваться молодым людям? Энцо с горечью осознал, что в происходящем отчасти виноват он сам, вынуждая дочь с ее парнем заниматься любовью в фургоне на матраце. Страдая от острой неловкости, Маклеод тихо улегся на пол, словно животное, неосторожно ранившее само себя.
Он лежал на спине, сохраняя требуемое приличиями расстояние до дынек канталуп, и думал о Паскаль, которая перевернула его жизнь, подарила запретное счастье, а потом оставила лишь воспоминания. Он вспомнил гневные слова Бертрана: «Софи уже не малышка и милая крошка, может, разрешите ей наконец повзрослеть?» Его дочь сейчас всего на три года моложе, чем Паскаль в год их знакомства, но Энцо не мог думать о ней иначе, как о своей маленькой девочке, которую вырастил один, пройдя с ней через все ее детские печали и радости. Первый день в школе, закончившийся слезами, первая поездка на велосипеде, который никак не хотел слушаться. «Не отпускай меня, папа, не отпускай!» Много часов, проведенных у открытого бассейна на Иль-де-Кабессу, когда он учил ее плавать. Торжество Софи, сдавшей экзамены на бакалавра. В памяти воскресали все новые и новые эпизоды, до боли похожие на детство Кирсти, которую он потерял из-за собственного эгоизма. Энцо не представлял, что будет, если потеряет и Софи. Бертрану не понять, как тяжело отпустить от себя вторую дочь.
Закрыв глаза, Маклеод погрузился в мысли о Шарлотте, ее прекрасных черных глазах, мягком прикосновении пальцев к лицу. Даже сон не принес ему утешения — его одолевали невеселые размышления о допущенном промахе. Уже засыпая, Энцо виновато подумал, что, наткнувшись на фотографию Гейяра в детской комнате Шарлотты, должен был вести себя иначе.
Горячее солнце щедро заливало матрац, припекая Маклеода через одежду. Энцо зашевелился, и первым, что он увидел, открыв глаза, была большая круглая «тарелка» металлодетектора. Маклеод тут же проснулся окончательно, встревоженный и растерянный со сна.
— Доброе утро, папа.
Он повернул голову — Софи с улыбкой смотрела с него с пассажирского сиденья.
— Где мы?
— В Меце. Приехали еще ночью, но ты так сладко спал, что мы пожалели тебя будить. Да и что бы ты стал искать в темноте? Решили несколько часов покемарить за компанию.
Дверца водителя открылась, и в фургон сунулась голова Бертрана.
— Ну что, он проснулся?
— Вполне, — ответил Энцо.
Бертран широко улыбнулся:
— Доброе утро, мсье Маклеод.
Энцо огляделся:
— А где Николь?
Софи не удержалась от улыбки:
— Все еще на седьмом небе оттого, что провела с тобой ночь. Жаль, не видел вас ее папаша!
Энцо посмотрел на нее тяжелым взглядом. Бертран поспешил ответить:
— Николь пошла погулять по стадиону.
Распахнув створки задней дверцы, Энцо кое-как выбрался под утреннее солнце, подслеповато щурясь и разминая затекшее тело. Накинув пиджак, он осмотрелся. Фургон стоял у небольшой речушки, огибавшей стадион. С некоторым разочарованием Маклеод убедился, что это не улица Девятнадцатого марта 1962 года; она называлась более прозаично — Стадионная. Вдоль реки зеленели деревья, параллельно им стояла цепочка частных домов с террасами, среди которых особняком выделялся спортивный магазин. Обернувшись, Энцо увидел большое футбольное поле, протянувшееся до самого шоссе. Стадион Симфорьен принадлежал футбольному клубу «Мец» с 1987 года. На северной трибуне красовалась эмблема клуба — рыцарский щит с двойным лотарингским крестом на одной половине и саламандрой на другой.
Из-за восточной трибуны показалась Николь. Подойдя поближе, она удивленно спросила:
— Для чего мы сюда приехали, мсье Маклеод?
Энцо вздохнул. Факты легче объяснять, чем предчувствия.
— В тысяча девятьсот девяносто шестом году «Мец» выиграл Кубок УЕФА. В ящике из Отвилье был призовой футбольный кубок, эмблема «Меца» — саламандра…
— А у вас есть фотографии?
— Да.
— Ой, тогда давайте посмотрим, — сказала Софи. Все подошли к открытым задним дверцам и наблюдали, как Энцо доставал распечатки из своей торбы и раскладывал их на полу фургона.
Бертран вытянул шею.
— Это и есть кубок? — ткнул он пальцем в снимок.
— Да.
— Тогда это не Кубок УЕФА. Даже не старого образца. У Кубка УЕФА уникальный дизайн, его ни с чем не спутаешь.
— Тогда что это? — спросила Николь.
Бертран взял фотографию:
— Это Кубок Франции.
— Какая разница? — спросила Софи.
— А такая, что в девяносто шестом году Кубок Франции завоевал «Осер», а не «Мец».
Средневековый город Осер стоит на холме на берегу реки Йонны, в ста семидесяти километрах к юго-востоку от Парижа, в самом сердце Бургундии. Было уже за полдень, когда запыленный белый фургон въехал в Осер. На западе собирались зловещие темные тучи, неподвижный влажный жаркий воздух обещал летний ливень. Когда они перешли мост Поля Берта, небо потемнело; дневные сумерки словно набросили тончайшую вуаль на башни и контрфорсы собора Святого Этьена, доминировавшего над городским ландшафтом западного берега и четко выделявшегося на горизонте. Длинная цепочка прогулочных катеров протянулась вдоль набережной, плавно покачиваясь на волнах, словно плывя по медленной зыби грифельно-серой реки.