— Изъясняйтесь на английском языке, мистер Тейт-Мемлинг. Лично я понятия не имею, что означает слово «энкратизм», а толкового словаря с собой нет.
Мистер де Филиппис издал неприятный резкий звук, по-видимому смех, который он замаскировал под громкое чихание, что послужило поводом взять еще один носовой платок. Но этим дело не ограничилось. Стащив с подноса надувную подушку, адвокат принялся надувать ее в полной тишине.
— Прошу прощения, Ваша Честь, — мистер Тейт-Мемлинг говорил напряженно. — Мисс Фишер, позвольте поставить вопрос иначе. Было пять часов вечера, когда вы передали поднос с едой в руки миссис Гайд. Вряд ли в такой час вы отправились спать. И что, за весь вечер вы сами ничего не ели?
— Я съела немного хлеба с маслом. Сделала себе бутерброд, когда готовила еду для миссис Гайд. Потом я вымыла нож, вытерла и убрала его.
— А утром за завтраком вы ели хлеб?
— Нет.
— А ребенку вы хлеб давали?
— Нет, она ела кашу.
— Вы открывали ящик, где лежал нож?
— Тогда нет.
— Когда вы в следующий раз открывали ящик?
— Не помню, не могу сказать. Но не в тот день.
— А 28 июля открывали?
— Нет, я уверена в этом. Я плохо себя чувствовала и ничего не ела. Я вернулась из магазина, и мне стало плохо. Было очень жарко. В доме никого не было, вернее я так подумала. Я легла в постель.
— Это может показаться удивительным, но суду безразличны обстоятельства вашего отхода ко сну…
— Мистер Тейт-Мемлинг! — неожиданно резко прозвучал голос судьи.
— Прошу прощения, Ваша Честь. Мисс Фишер, когда вы увидели нож снова?
— Я не видела его больше, Ваша Честь. Полиция нашла его. Кажется, в саду.
Мистер де Филиппис положил надувную подушку на стул и с тяжким вздохом сел на нее. Мистер Тейт-Мемлинг, прежде чем продолжить, выразительно посмотрел на адвоката.
— Когда вы обнаружили пропажу ножа?
— Я не помню. Я искала его в воскресенье, 30-го, но не нашла. Его не было в ящике.
— А вы не искали его раньше? Например, 27-го, после пяти?
— Нет, я его не искала.
— Хлеб, как мы все знаем, джентльмены, — основной продукт питания человека. Хлеб упомянут даже в Библии. «Не хлебом единым… — говорится в ней, — жив человек, но духом…» Здесь подразумевается, что душа может жаждать любую пищу, но основной пищей для тела является хлеб. И вы, уважаемые присяжные, могли, и даже должны признать, что сами не проводили ни дня без хлеба. Но тем не менее мисс Фишер хочет, чтобы вы поверили, будто с вечера 27 июля до 30 июля она не брала в рот ни крошки хлеба. Так вас надо понимать, мисс Фишер?
— Я плохо себя чувствовала и не хотела есть.
Мистер Тейт-Мемлинг многозначительно помолчал, а затем продолжил:
— Пока вы были в столовой и собирали салфетки, где находился обвиняемый?
— Полагаю, в холле.
— Да, конечно, вы полагаете. Вы же не могли его видеть.
— Но я слышала, как он поднимался наверх.
— Какой интервал… э-э-э… сколько времени прошло между тем, как вы вошли в столовую, и моментом, когда услышали его шаги на лестнице?
— Очень немного.
— Как понимать «немного», мисс Фишер? Минута? Полминуты? Пятнадцать секунд?
— Я не могу сказать.
— Могу я попросить разрешения у Вашей Чести хранить всем молчание в течение одной минуты, чтобы мисс Фишер — и присяжные — оценили, какой протяженности был тот период?
— Если вам необходимо…
— Благодарю, Ваша Честь.
Воцарилась минута тишины. Флоренс Фишер сказала, что с момента, когда она вошла в столовую, до того, как услышала шаги идущего наверх Ропера, прошло больше времени.
— Больше наполовину, чем сейчас?
— Мне кажется, меньше, чем это время, но больше, чем его половина.
— И до пятницы четвертого августа вы не поднимались на третий этаж виллы «Девон», мисс Фишер?
— Нет, не поднималась.
— Но вас нанимали, чтобы вы содержали виллу «Девон» в чистоте, не правда ли?
— И еще готовить и ухаживать за малюткой.
— Однако целых семь дней вы не поднимались выше второго этажа и не убирали там?
— Я думала, все уехали в Кембридж.
В зале раздался смех, но недостаточно громкий, чтобы судья Эдмондсон призвал публику к порядку.
На трибуну для дачи показаний поднялся мистер Джеймс Вуд, носильщик Большой Восточной железной дороги, проживающий в Боу на Глоб-роуд. Он сказал, что находился на станции Ливерпуль-стрит около пяти часов вечера 27 июля. Этот мужчина, который, как он узнал сейчас, является обвиняемым, подошел к нему и попросил присмотреть за мальчиком лет пяти-шести и небольшим багажом. Он дал ему серебряный шестипенсовик, сказав, что забыл дома какую-то важную вещь, но вернется сразу же, как съездит за ней.
Мистер де Филиппис:
— Он вернулся?
— Да. Он вернулся примерно через час или чуть больше. Нет, похоже, часа через полтора.
— Когда вы увидели его снова, как он выглядел?
— Он был немного расстроен, так как опоздал на поезд. Я бы сказал, что он был даже возбужден. Он объяснил, что пришлось долго идти пешком, прежде чем удалось нанять кэб. У него была повязка на правой руке.
— Повязка или носовой платок?
— Какая-то белая тряпочка.
— Вы ничего не заметили в его одежде?
— Если память не изменяет, он вернулся в той же самой одежде, в которой был, когда оставлял мне мальчика.
— Не было ли на ней каких-нибудь пятен или других отметок?
— Ничего такого я не помню.
На перекрестном допросе мистер Тейт-Мемлинг спросил:
— Вам не показалось, что полтора часа слишком много, чтобы доехать в кэбе от Ливерпуль-стрит до Хэкни и вернуться обратно? За это время он смог бы даже пешком…
— Ваша Честь, я протестую!
Мистер де Филиппис стремительно вскочил на ноги:
— Ваша Честь! На каком основании обвинение делает такое заключение? Разве господин прокурор сам прошел этот путь? Сомневаюсь, что он может сказать уважаемым присяжным, какое там вообще расстояние. И разве в обязанности обвинения входит оценка физических способностей мистера Ропера?
— Протест принят. Прошу вычеркнуть замечание из протокола. Продолжайте, мистер Тейт-Мемлинг, если у вас есть еще вопросы. И можете опустить вычисление способностей передвижения, говоря на языке, каким вы предпочитаете выражаться.
Однако мистеру Тейт-Мемлингу больше было нечего сказать. Но, без сомнения, он был уверен, несмотря на все порицания, которые получил от судьи, что его высказывание о расстоянии между Ливерпуль-стрит и Хэкни произвело впечатление. Он сел удовлетворенный, а Альфред Ропер поднялся на трибуну для дачи показаний.