Ребенок смеялся, но ничего не отвечал.
— «Верно! Ее мать писала мне, что она так и не заговорила…»
Несмотря на немоту, Эрмелина казалась вполне здоровой девочкой. Счастливая, как мотылек, резвящийся над луговыми цветами, она сверкала румяными щечками и показывала в развеселой улыбке все свои круглые зубки. В ее глазах горел хитрый огонек, и они так искрились, что было трудно разобрать, какого же они цвета; скорее всего это цвет озерной воды в солнечный день…
— Ты ни капельки не изменилась! Какое счастье! Эрмелина, не сердись на меня, но у меня нет конфет. Но я все равно очень рада тебя видеть. Дай-ка тебя чмокнуть…
Ее воркующий голос так развеселил ребенка, что он смеялся теперь, как заливистый колокольчик.
«Как бы мне хотелось побаловать тебя конфетами!» — упрекнула себя Анжелика.
Она вспомнила слова Ломени-Шамбора, подарившего Онорине лук со стрелами:
«До чего приятно одаривать невинные создания! Они одни заслуживают нашей щедрости!»
Что же делать с этим блуждающим огоньком? Ей уже случалось бежать по Квебеку, сжимая Эрмелину в объятиях… Она вспомнила тот грозовой день, когда малышка едва не взлетела в воздух, подхваченная порывом ветра.
А вот и кормилица Перрина, испуганно семенящая к ним в тени вишневых деревьев. Анжелика, как и в прошлый раз, торжественно передала ей беглянку.
— Все семейство Меркувиль в сборе, — сообщила ей чернокожая кормилица.
— Я отплываю уже завтра, но я пришлю Куасси-Ба, чтобы вы могли с ним поболтать, Перрина. Прощай, Эрмелина, моя крошка! И больше не убегай, напутствовала ее Анжелика, которой встреча с этой девочкой была дороже встречи с кем-либо еще в целом городе.
«Странные создания — малыши, — размышляла она, не спеша удаляясь по улице, — но до чего очаровательные! Как долго их сопровождает загадка, осеняет крыло неведомого! Вот почему я так люблю их, а они души не чают во мне…»
Раздавшийся за ее спиной голосок заставил ее порывисто обернуться.
— До свиданья, до свиданья, солнышко!
Перрина прижимала Эрмелину к себе, а та верещала, по-прежнему хохоча:
— До свиданья, до свиданья!
Пухлой ручкой она посылала Анжелике воздушные поцелуи.
Что ей за дело теперь до всяких гарро антремонов, амбруазин, что ей до страха и ненависти, в плену которых они влачат свое жалкое существование?
Что могут они противопоставить подлинной любви?
— О, моя милая, стоило мне о вас подумать, а вы тут как тут…
Пред ней стояла мадам ле Башуа.
— Кажется, вы посылали воздушные поцелуи небесам?
— Нет, всего-навсего малютке Меркувиль.
То ли из-за приближающегося праздника Святой Анны, заставившего горожан поспешить назад в свои жилища, то ли из-за скорого отплытия Анжелики город испытал толчок, заставивший его очнуться. Квебек неожиданно ожил.
Ближе к полудню в гостинице «Французский корабль» столпилось видимо-невидимо народу. На пристани тоже было не протолкнуться.
Анжелика заканчивала последние приготовления, слушая напутствия собравшихся, превратившиеся в сплошной гул. Можно было подумать, что, спохватившись, что долго теперь не увидятся с нею, знакомые сбежались, чтобы поведать ей обо всех своих неотложных заботах. Не отставала от остальных и Полька, которая, казалось бы, могла успеть выложить ей все наболевшее гораздо раньше.
— …Если супругам Пейракам придется отправиться во Францию, — тараторила Полька, — то пусть они захватят с собой маленьких савойцев — ты их знаешь, это те, которых Карбонель спускал в дымоход, потому что они все равно прирожденные трубочисты. Они прибыли сюда как малолетние слуги Варанжа того самого, который потом исчез.
Дети были совершенно немощны; такие долго не живут.
Добросердечная мадам Гонфарель решила позаботиться о них, поскольку прознала, что их болезнь зовется «болезнью горцев». В армии для нее придумали ученое название, однако неоспоримо одно: этой болезнью болеют только рекруты, спустившиеся с гор; это «ностальгия», тоска по родине.
Единственное лекарство от нее — вернуться домой.
— Понимаешь, они не могут без своих посвистывающих сурков, без высокогорных долин, закрытых со всех сторон хребтами, без тишины; им необходимо беспрерывно сновать вверх-вниз, как сернам, иначе… Я знаю, о чем говорю.
Я ведь из Аверни! Зимой у нас белым-бело, а летом — черным-черно; мы лопаем один ржаной хлеб с сыром. Голод, тишина… Я еще помню былые времена, до того, как мать продала меня забредшему к нам вербовщику, который подыскивал девушек для солдат.
— Но ты, кажется, никогда не страдала от ностальгии?
— Женщины — другое дело.
— Послушай, Полька, разве сейчас время говорить мне об этом? Я не могу забрать этих детишек, не поговорив с Карбонелем.
— Вот и он сам!
— Сжалься, Полька! Говорю тебе, сейчас не время! Ведь мы не собираемся во Францию! Видишь этот кошелек? Возьми его и оплати из этих денег их путешествие на корабле с каким-нибудь жалостливым церковником, возвращающимся во Францию. Так они скорее окажутся в родной Савойе… Кроме того, дай полакомиться вкусненьким детям Банистера, находящимся в семинарии и у урсулинок, и не забудь передать от меня привет матери Магдалине.
Тут к Анжелике подошел Янн Куэннек, попросивший разрешения сбегать в монастырь урсулинок, чтобы повидаться или по крайней мере оставить записочку некой молодой особе, приглянувшейся ему еще в Голдсборо, по имени Мавританка, хотя ее грация и миловидность вполне достойны более христианского имени.
— Что вам стоило заговорить со мной об этом немного раньше, Янн?
Оказалось, что он только сейчас узнал, что девушка все еще не нашла себе подходящей партии.
— Мавританка разборчива! — И Анжелика повторила ему то, что слышала от мадам Меркувиль и от Дельфины. — Она именует себя Люсиль д'Иври…
Накануне вечером Куасси-Ба виделся с Перриной-Аделью. От них требовалось быстрое решение, но именно этого у них и не получалось, ибо ни она, ни он не могли расстаться с людьми, рядом с которыми прожили столь долго.
Впрочем, у Куасси-Ба и не было такой возможности: его ждет господин Пейрак, и он должен оставаться подле мадам Пейрак, пока супруги не воссоединятся. А что станет с Эрмелиной и остальными ребятишками, не говоря уже о самой мадам Меркувиль, без их незаменимой Перрины-Адели?
Жаль было уделять сердечным делам так мало времени, но что поделаешь?..
Наконец в порт явилась сама мадам Меркувиль. Совершенно очевидно, заявила она, что все произошло в точности, как в первый раз. Когда это в «первый раз»? Кого она имеет в виду? Эрмелину! Увидевшись с Анжеликой в первый раз, она начала ходить. А теперь заговорила!